Я не думаю, что эти педагогические принципы вытекают из перечисленных выше политических убеждений американцев. Это скорее заблуждения взрослых по поводу детей, мало знакомых с образованием и реальной педагогической практикой, чем следствия из политических представлений. Ханна Аренд показывает, к чему ведут эти заблуждения. Вот, например, последствия первого убеждения. «Когда детей эмансипировали от авторитета взрослых, их не освободили, а подчинили намного более страшному и по-настоящему тираническому авторитету – тирании большинства. Так или иначе, в результате дети оказались в известной мере изгнаны из мира взрослых… тем самым как бы отрицают, что ребенок – это становящийся человек, что детство – это временная стадия, подготовка к взрослой жизни… каковы на самом деле, – спрашивает Арендт, – причины того, что люди могли десятилетия говорить и делать вещи, столь явно противоречащие здравому смыслу?» [41] .

Во второй части статьи Аренд обсуждает очень непростую тему защиты детей от взрослого мира и одновременно защиты взрослых от детей. Поскольку дети только готовятся к взрослой жизни и не имеют нужных житейских навыков, их необходимо защищать от нового мира, в который они входят. В частности, не включать детей раньше времени в публичное пространство и политическую жизнь, они к этому не готовы. Но поскольку новые поколения несут с собой новый мир, взрослые должны защищать свой мир от детей, понимая одновременно, что нужно быть готовым к новым реалиям, они неизбежны. У воспитания (и образования) по мнению Арендт важная социальная миссия: оно помогает возобновить мир, который неизбежно ветшает и чтобы продолжить свое существование, требует обновления. При этом, показывает Арендт, взрослые, теряющие в современном мире авторитет, не справляются с перечисленными задачами, как выход они предпочитают отгораживаться от своих детей. Этическая позиция Арендт по поводу последнего очень жесткая: тот, кто не берет на себя ответственность за детей, не должен их иметь или воспитывать. «Ответственность за становление ребенка, – пишет Арендт, – это в известном смысле ответственность против мира: ребенок нуждается в особом присмотре и уходе, чтобы мир никак ему не навредил. Но и мир нуждается в защите, чтобы не пострадать и не перевернуться под натиском нового, обрушивающегося на него с каждым новым поколением.

Поскольку ребенка надо защищать от мира, его исконное место – это семья, которая каждый день возвращается из публичного пространства к своей частной жизни, под охрану четырех стен. Эти четыре стены, в которых разыгрывается семейная и частная жизнь, создают защиту от мира, причем именно от его публичности… Чем больше современное общество упраздняет различие между частным и публичным, между тем, что может вызревать только в сокрытости, и тем, что должно быть показано всем остальным в полном свете публичности, чем больше оно насаждает такую общественную сферу между частным и публичным, где частное становится публичным, а публичное приватизируется, – тем сложнее становится его детям, по природе нуждающимся в защите сокрытости, беспрепятственно вырасти… утрата авторитета, начавшаяся в области политики, закончилась в области частной жизни. И разумеется, не случайно там, где традиционное понятие авторитета было подорвано раньше всего, а именно в Америке, современный кризис сильнее всего чувствуется именно в воспитании…

Воспитанием мы, по существу, всегда занимаемся ради расшатавшегося или расшатывающегося мира… Чтобы защитить мир от смертности его создателей и обитателей, его надо снова и снова восстанавливать… Суть в том, чтобы воспитывать таким образом, чтобы восстановление, по крайней мере, оставалось возможным, пусть даже его никогда нельзя гарантировать…

Но в любом случае воспитатели предстают перед молодыми в качестве представителей мира и должны нести за него ответственность, пусть даже не они его создали и даже если втайне или открыто хотели бы, чтобы он был иным. Эту ответственность на воспитателей не взваливают по чьей-то прихоти: она вытекает уже из того факта, что каждое рожденное поколение попадает в уже изменившийся мир. Тому, кто не хочет брать на себя ответственность за мир, не следует производить на свет детей и нельзя принимать участие в их воспитании…

Своим подходом к воспитанию мы решаем, достаточно ли мы любим мир, чтобы взять на себя ответственность за него и одновременно спасти его от гибели, которую без обновления, без прибытия новых и молодых не остановить. А еще мы решаем вопрос о том, достаточно ли мы любим наших детей, чтобы не вышвыривать их из нашего мира, предоставляя самим себя, не вырывать у них из рук шанс предпринять нечто новое и для нас неожиданное, а вместо этого подготовить их к их миссии – обновлению нашего общего мира» [42] .

Продумывание этих высказываний в отношении нашей страны и тьюторской педагогики, позволяет поставить несколько принципиальных вопросов. Прежде всего, можем ли мы подобно Ханне Арендт говорить о политике, которая стоит за российским образованием, учитывая, что в стране Советов, да и во многом сегодня, политикой традиционно занимается Кремль, к тому же нередко в лице одного человека? Но тогда это не политика по определению. В то же время существуют запросы к школе и образованию, которые в разной форме формулируют представители властной элиты, хозяйственные и общественные субъекты. Эти запросы обсуждаются в СМИ и в министерствах, что выступает основанием для принятия решений и выше, главной инстанцией. Другими словами, что-то вроде политики есть, но она явно опосредована властным контролем со стороны государства.

Бывали, конечно, исключения, например, в период перестройки и реформ. В тот период школа пришла в движение, а началась все с почти со стихийного общественно-педагогического движения, которому в конце 80-х – начале 90-х годов удалось решить две основные задачи: сформулировать в достаточно общем виде идеал нового образования и школы (необходимость поворота школы к ребенку и обществу, требование демократизации и деидеологизации образования, открытость и плюрализм школы, гуманизация и гуманитаризация образования и другие) и добиться принятия Закона «Об образовании», который по оценкам российских и зарубежных экспертов предоставлял школе «беспрецендентную самостоятельность» [43] .

Но и прошлое не отступало, что видно в случае формирования инновационного педагогического движения. Оно привело не только к педагогическим нововведениям и формированию очагов новой школы (к которому относится и тьюторство), но и еще двум трендам. Первый – это процесс саморазвития образования, обусловивший появление разных педагогических практик или, как пишет Э. Днепров, «многообразия образования». Второй тренд стал одной из причин распадения сферы образования на две почти независимые области: управленческую систему и систему образовательных учреждений. «Таким образом, – пишет Днепров, – внутри самой образовательной системы обнажается вторая ось противостояния, возникают два разнонаправленных процесса: неустранимое расширение зоны реформируемого пространства “внизу” и накопление “наверху” груза нерешаемых или псевдорешаемых проблем, в том числе проблем общесистемного свойства – правовых, структурных, управленческих и др. В итоге в образовании складывается ситуация, подобная сегодняшней, когда образовательные “низы” и “верхи” живут самостоятельной, разделенной жизнью, когда, как отмечалось в газете “Первое сентября”, “школа может обойтись без министерства, но, оказывается, и управленцы вполне могут существовать в полном отрыве от школы”» [44] .