Льюис докурил сигарету, бросил окурок в реку и направился к машине. Женщина смотрела вниз на его удаляющуюся фигуру и бормотала себе под нос: «Слава Богу, выплыл… это хорошо… вот видишь, все обошлось… тебе будет лучше, сынок… я знаю, мы справимся».

P. S. В 2018 году на мосту Пон Бютан установили металлические заграждения. Прыгнуть с него стало невозможно.

Зеленая краска может быть серой, если поскрести чуть-чуть и отковырнуть. За серой краской может быть желтая или голубая. Лежать весь тихий час лицом к стене несложно, трудно засыпать вечером у этой же стены. Перед сном хочется обнять маму, прижаться к ее большой груди и принюхиваться к запаху пота. А дальше слушать сказку про Карлика Носа, поправлять ее, если она пропускает что-то важное, и подсказывать имена.

Кто-то же придумал эти пятидневки? Очень больно в горле, будто комок застрял.

Вечером почему-то всегда очень страшно. От того, что серая краска не поддается, а так хочется понять, что там за серой? От того, что воспитательница разговаривает с какой-то женщиной и кажется, будто это мама пришла. Но в спальню не заходит и не забирает меня.

Дети такие шумные, их много. Они любят кричать и бегать. Хорошо, что есть зеленая стенка. Можно сесть у нее и смотреть на всех. Лучше всего учить дни недели на пятидневке. До среды все не важно, но после среды идет четверг, за которым стоит пятница, очень хороший день, когда вечером приезжают родители.

Это день, когда начинаешь говорить с непривычки медленно, удивляясь своему голосу.

Но иногда пятница приходит зря.

Ничего не остается, как ждать субботу, когда наверняка за тобой кто-нибудь приедет.

[3]

Со стороны, конечно, может показаться, что все у них ладно, они даже за руку вместе ходят. Если она не берет палочку, то ей нужно на кого-то опираться. Они могли бы спокойно сойти за пару живущих душа в душу пенсионеров.

Тут правда лишь в слове «пара». Между ними ничего больше нет, кроме тихой ненависти, недовольства друг другом и обреченности.

Она не готовит ему – покупает консервы и полуфабрикаты. Вываливает брезгливо в миску разноцветное нечто и ставит разогревать в микроволновку.

Он так же без удовольствия ест. Она отворачивается, чтобы не видеть, как жирная капля медленно спускается из уголка его узких губ к подбородку. Ей хочется закрыть уши, чтобы не слышать чавкающий звук от зубного протеза, который он достанет и облизнет после еды.

И так изо дня в день, утром, в обед и вечером.

Она разложит перед завтраком свои таблетки и спрей от астмы, он цыкнет, мол, весь стол заняла.

Они исправно ездят отдыхать на юг несколько раз в год по две недели, но в море не купаются. Сидят у бассейна молча каждый со своей книгой.

Обычно берут по две книги на каждого, чтобы было чем заполнить день. Она читает и улыбается: море любви, интриги, столько испытаний и счастья, невозможно оторваться. Он погружен в историю жизни Наполеона Бонапарта, это был настоящий герой, таких больше не осталось на земле, нет.

Спать идут за руку, поддерживая друг друга. Он бубнит себе под нос что-то про слишком обильный ужин, она вздыхает.

Ее тягостный вздох это почти отдельный персонаж, который живет внутри нее полвека и никак не вырвется наружу криком, болью, истерикой, а выходит безмолвным намеком – астмой.

А когда-то они кружили в танце в одном из баров Лондона во времена Элвиса. Потом шли домой пешком целый час, курили и целовались на мосту через Темзу.

Это было давно и не про них.

Последние годы они почти не разговаривают. А зачем? У каждого свой мир книг, воспоминаний и страхов, своя комната и своя кровать. Сколько еще осталось таких совместных дней, одному Богу известно.

Каждый раз, случайно или не случайно оказавшись на Киевском вокзале, я невольно вспоминаю историю, которая произошла со мной более двадцати лет тому назад. Это была, безусловно, история любви, которая настигает человека неожиданно, в самом неподходящем месте в неподходящее время.

Такие истории не длятся долго, но становятся самыми яркими событиями жизни.

Мне было двадцать два. Жизнь представлялась светлой и радостной несмотря на то, что я обитала в очень стесненных условиях в комнате в общежитии. После окончания Харьковского педагогического института по специализации «русский язык и литература» я была несказанно рада, получив место учителя в подмосковной школе.

Моя родная тетя жила в Москве одна в трехкомнатной квартире и звала меня к себе. Конечно, мне хотелось обжиться в столице русской речи, но с тетушкой у нас отношения не заладились, да и работу в Москве без прописки найти сложно. А вот учительницей в поселковую школу с окладом в 80 рублей меня взяли с радостью. Директору я понравилась, но остальная часть учительского коллектива считала меня синим чулком, лимитчицей и тихоней.

Они были уверены, что я не справлюсь со старшеклассниками. Как ни странно, 9-й класс ко мне отнесся если не с любовью, то по крайней мере с уважением. И даже самый шумный 10-й класс был укрощен моим тихим голосом и плавностью речи. Кричать я по сей день так и не научилась. Все дни с утра до вечера проводила в школе, взяв классное руководство в 9-м классе.