Кухня была притягательным местом не только для Франтика, я тоже захаживала туда в течение дня, стараясь, чтобы меня никто не увидел. Что я тихо таскала? Вот угадайте. Думаете, плюшки какие-нибудь или конфеты? Нет, я даже не знала, есть ли такое богатство в доме. Может, хлеб? Он, конечно, вкусный, особенно корочка. Но мне это и в голову не приходило, я не голодала, и продукты на столе не валялись.

Я воровала соль. Не знаю, что такое было с моим организмом, но в какой-то момент почувствовала, что соль – это очень вкусно. Солонка всегда стояла на кухонном столе, и я щепотками таскала оттуда соль, клала в рот, быстренько уходила и где-нибудь в другой комнате с наслаждением рассасывала крупинки, которые становились ещё вкуснее потому, что были моей тайной, и так несколько раз в день. Конечно, взрослые меня поймали и отругали. Им не соли было жалко, а меня: они испугались за моё здоровье. Как-то потом это увлечение само собой прошло. Наелась, видимо.

Не у меня одной были странные вкусовые пристрастия. Моя тётя Аля, например, в один из периодов своей жизни ела мел. У неё был целый чемодан белого-белого мела, и она его украдкой грызла, млея от удовольствия. Правда, тогда она была в интересном положении, а женщины в этом положении обычно что-нибудь вытворяют этакое. Сама знаю.

Я относилась к Франтику не совсем как к коту. Конечно, знала, что это кот, что он похож на других хвостатых мяукающих созданий, но других я близко не знала, а Франтик ежедневно был рядом, я изучила в нём каждый волосок, каждое пятнышко, но всякий раз он был новым, с иным выражением умной мордочки, с особенными поворотами головы, неожиданными изящными движениями лап, тела.

Знаете ли вы, что такое кошачья грация и пластика? Нет, вы не знаете этого. И я не знаю. Словами не описать – надо видеть. Надо смотреть не отрываясь, удивляться, наслаждаться, осознавать, что вот дал Бог кошкам такой талант быть красивыми при любом движении, в любой позе. Меня это всегда поражало.

Гляжу на старый снимок – Франтик полулежит, опираясь спиной на мой живот. Глаза у него прищурены, кажется, что он слегка улыбается, зная что-то важное про нас, такой хитроумный изящный котофей. Левой рукой я держу его левую переднюю лапу, а моя правая рука лежит на правой лапе Франта. Можно подумать, что бедный котик в тисках любви, ему не вырваться, но он так спокоен, на мордочке столько достоинства, что ясно: ему хорошо. Держи меня дальше, хозяюшка. Мрр.

За спиной на фотографиях то обои, то гобелен какой-то, то комод, покрытый белой скатертью с вышивкой. Это наверняка большая комната, где я спала. В другом углу на диване было место тёти Али. Впереди слева – комната бабушки с дедушкой, сзади справа – комнатка моих родителей. К самым старшим я, кажется, никогда не заходила, зато в каморке мамы с папой была постоянно. Там стояла какая-то кровать не кровать, тахта не тахта, в общем, лежанка, и почти не оставалось свободного места, но было уютно. Из окна был виден маленький палисадник, в котором росли бабушкины георгины. Я их с детства именно потому и люблю, что они бабушкины. За палисадником была улица. Она и сейчас немноголюдна, а раньше и подавно. Можно было долго смотреть в окно и не увидеть ни одного человека. Машины и мотоциклы проезжали редко. Было тихо, спокойно, хорошо. Летом мы с девочками играли прямо на дороге, зарывая у обочины всякие клады со стёклышками разных цветов.

А окна в большой комнате выходили в маленький сад. Там росли яблони с мелкими, как ягоды, плодами, их называли ранетками, росли они сами по себе, как хотели, никто их не собирал, только я иногда осенью съедала несколько яблочек, сладких от морозца. Зимой в сад, как в столовую, каждый день прилетали снегири. Они были такими яркими, с розовыми, оранжеватыми или красными грудками, что иногда даже казались ненастоящими, будто сделанными для украшения ёлки. Если сидеть не шевелясь, то птицы не замечали меня, не пугались, долго клевали замёрзшие яблочки, перепархивали с ветки на ветку, даже их посвистывание через стекло было слышно.

Однажды, как ни была увлечена я снегирями, почувствовала боковым зрением движение слева – это Франтик бесшумно сел рядом. И мы оба стали смотреть на птиц за окном. У кота, наверное, был другой взгляд на снегирей – гастрономический или охотничий, трудно сказать, но сидел он неподвижно. Я уже не знала, на кого мне смотреть – на птиц или на Франтика – такой у него чёткий выразительный профиль, благородный нос, длинные белые усы. Пока я была очарована котом, птицы вспорхнули и улетели, только мелькнули в воздухе красные пятнышки. Но я не жалела – знала, что они прилетят завтра. Мы с моим ласковым другом в сером костюме с белой манишкой снова будем смотреть на них из окна, где слева и справа с подоконника свисали бутылки, внутрь которых просунуты верёвочки, чтобы в них стекала вода.

Франт был очень важной частью моей жизни, совершенно незаменимым существом. Я знала, что вечером он придёт ко мне, полежит на моей раскладушке, я буду гладить его, прижиматься к нему лицом, что-то шептать, а он, конечно, всё поймёт и сохранит это в тайне. Что бы ни случалось, даже самое неприятное, один вид кота поднимал мне настроение, я начинала успокаиваться и радоваться.

Есть старая чёрно-белая фотография, где я первоклассница. На ней старшая тётя Люда с печальным и строгим лицом, заплаканная младшая тётя Аля, удручённый сгорбившийся дедушка Гоша, а у меня улыбка до ушей, ведь я держу на коленях Франтика, папа нас фотографирует – такая редкость. Когда моя любимая бабушка Наташа тяжело заболела, меня временно поселили у родственников дедушки, и я не видела похорон, не знала, что бабушка моя умерла. От меня какое-то время скрывали этот факт, чтобы не травмировать. Почему-то мне не хватило чуткости самой понять, что в семье горе. Я радовалась переменам: тётя Люда приехала, привезла гостинцы, какая-то необычная суета, люди все кажутся другими.

Сейчас смотрю на эту фотографию и испытываю сложные чувства.

Прошло какое-то время, и мои родители решили переехать в общежитие пединститута. Было такое деревянное здание сразу по правую руку при спуске с горы по Никольскому взвозу. Сейчас там ничего нет, какие-то заросли. А в семидесятые годы в этом двухэтажном доме кипела жизнь: в каждой комнате жил преподаватель или другой сотрудник института, а то и целая семья.

Ещё в каждой комнате жили клопы. Это такие страшные твари, что даже рассказывать о них неприятно. Днём клопы были мало заметны, зато ночью они активизировались, что твои вампиры. Если удавалось быстро уснуть, я всё равно просыпалась оттого, что всё тело чесалось. Мама боролась с этим кошмаром всеми доступными ей способами, но клопы всё равно побеждали. Было и такое изощрённое средство: ножки кровати ставились в плошки с кипятком или керосином, чтобы клопы не смогли взобраться снизу. Но через какое-то время они сообразили, что к чему, и стали прыгать на меня с потолка…