— Знакомы ли вам, брат мой, пьесы поэта Иннокентия Омулев-ского? Сибирского нашего барда?

Николай Дмитриевич, привычный к подобным поворотам и финтам в беседах с братом, вновь взялся за сигару. Он еще был в раздумьях после тяжелого разговора в доме через площадь.

— Омулевский? — рассеянно отвечал он. — Как же не знать! Невеселые у него сюжеты, все-то про бедность, страдания, разлуки...

Бутин-младший словно выскочил из кресла, стал перед Николаем Дмитриевичем, руки в боки, — высокий, худощавый, тонкий, как игла.

— А это, недавно в «Русском слове» напечатанное, известно ли вам?

И он с чувством, чуть задрав узкую бородку, продекламировал:

Все на свете трын-трава —

Горе и разлуки,

Лишь была бы голова.

Молодость да руки!

— А, каков! И поверх горя может и вопреки разлукам! Русская в нем сила, сибирская!

Николай Дмитриевич пошевелил губами, точно повторяя услышанные строки. Голубые глаза задумчиво вглядывались в брата.

— Стихи вроде удалые, — наконец сказал он, — а за ними не веселье слышится, за ними — жизнь тяжкая, безрадостная... Однако же, Михаил Дмитриевич, «трын-трава», выразительно вами произнесенное, более подходит Капараки, нежели вам... Знаете ли вы себя доподлинно, брат мой! Сейчас передо мною не тот Михаил Бутин, что при мне лечение Микаэлю Георгиусу Капараки предписывал! Однако же время обеда, спустимся вниз, да заодно с Капитолиной Александровной о наших делах потолкуем...

Золото, добытое на Дарасунских приисках в очень удачные промывки второй половины шестидесятых годов, составило основание бутинского богатства, бутинских рискованных и дерзких предприятий.

В эти годы чистый доход от продажи желтого металла, от торговых операций и винокурения достиг миллиона рублей.

Эти деньги не осели в конторе, не укрылись в банках, не пущены были в ростовщичество. Ни путь Кандинского, ни путь Капараки братьев Бутиных не привлекали!

Сотни тысяч из нового капитала пошли на дальнейшее развитие приисков, на заведение новых предприятий, на расширение торговли.

Капараки, получив за свои пять приисков отступных полета тысяч полуимпериалов и обласканный Капитолиной Александровной и Татьяной Дмитриевной, тотчас выздоровел, перестал кукситься и дерзить и, как прежде, ежли не укатывал в Иркутск, показывался теперь уже в новых бутинских хоромах на другом конце площади, — здание это куплено у протоиерея Суханова... Братья обрадовались примирению с зятем, тем более, что лисий нюх Капараки, вертевшегося всюду и везде, помог им устроить еще несколько купчих на богатые металлом урюмские разработки. В общем, не отошел зять от семейства. Не исключено, что втайне доволен свободой своей от повседневных забот — не надо запасать муки и круп для рабочих, закупать для них порты и онучи, выезжать в ненастье и стужу для присмотра за ходом дел, — а коли родичи попросят, то уж и вознаградят! Получая денежки, даже малые, Капараки сам сиял, как новый золотой с Монетного двора.

Меж тем дошли до Нерчинска вести насчет богатейших Амурских приисков.

Новообретенный Россией край, подарок Муравьева и Невельского отечеству, распахнул свои просторы, призывая к себе капиталы, товары, тысячи людей разных сословий, званий и ремесел — пахарей, охотников, умельцев на все руки и, разумеется, деловых, предприимчивых, энергичных купцов, фабрикантов, торговцев, рассчитывающих на приумножение капиталов.

Получив от двоюродного брата своего Иннокентия Синцова письмо из только-только народившегося на Амуре града Благовещенска, Капитолина Александровна, не теряя времени, пошла с ним к Михаилу Дмитриевичу.

«Что ж твои-то дремлют, — писал напористый и деятельный Синцов, — тут такой расхват земель, такая кутерьма идет, а по реке Зее на севере уже рыщут партии разведчиков в основательной надежде на большое золото. Коль при капитале твои Бутины, пусть поторапливаются!»

Следует учесть, что старому Нерчинску здорово повезло — более чем Иркутску, Верхнеудинску, Кяхте и Чите: купцы нерчинские оказались ближе всех к новому краю! Именно племянник Зензинова, Иван Александрович Юренский, совершил первый вояж на Амур, опередив других нерчуган. Михаил Андреевич, коротавший свои вечера у Бутиных — стареющий, недомогающий и грудью и поясницей, но все такой же неугомонный фантазер, — рисовал землякам картины необыкновенные и роскошные:

— Я будто вижу бесчисленные пароходы, скользящие по Амуру, прислушиваюсь к завыванию паровых машин... Туманному моему взору представляются и белые паруса на огромных судах, в коих укладены разнородные богатства страны — хлеб, шерсть, кожи, пенька, железо, медь, олово, чугун, серебро, даже золотой песок и драгоценные камни! И шкуры дорогих и бесчисленных зверей здешней земли! Безмерные леса здесь дадут дань свою, чтобы очистить место тучным пашням и пастбищам! Вижу старыми очами своими берега Шилки и Амура, покрытые торговыми городами каменных зданий; и будто все это развитие произведено могучим рычагом торговли...

Собираясь в «експедицию» на Амур, Михаил Дмитриевич до-преж того разослал на Амур и Зею, не забыв и Благовещенск, своих доверенных. Все они имели письменные полномочия от Товарищества. Это были наиболее близкие Бутиным люди.

Зензинов настоял, чтобы поехал доверенным его старший сын Николай — этому смышленому и дельному парню едва минуло двадцать. Второй сынок его, Михаил, моложе на два года, занят в Нерчинске в Гостином ряду, у Бутиных же.

Послан был и опытнейший коммерсант, управляющий в Нерчинске конторскими делами, — Иннокентий Иванович Шилов. А с ним Иринарх Артемьевич, двоюродный брат Бутина.