— Лас, это не я.

Она непонимающе смотрит в глаза.

— Не я велела кусту вырасти. Ты.

Она отшатывается, чуть ли не в ужасе.

— Я не… нет, — она мотает головой. — Нет, не может быть… нет!

— Я говорю правду.

Лас всхлипывает, вскакивает и уносится в ночь. Ну вот.

Посижу ещё немного — и домой. Завтра… ещё будет завтра и послезавтра.

Так.

У меня новые неприятности. Обида… сколько обиды. Лас, что с тобой?

Тут я понимаю, что случилось.

Поворачиваюсь. Сердитый ёжик. Только смеяться нельзя, даже улыбаться…

— Ты… зачем ты так… за что…

— Вспомни, — отвечаю спокойно. — Вспомни, что ты делала там, на горе. Вспомни, как. Повтори всё в точности, до единого жеста.

— И получится?

Надежда. Страшная, жгучая. Если обману, если снова не выйдет… Лучше самой прыгать в озеро, прямо сейчас. Пусть я буду права. Пусть у неё получится.

Прикасаюсь к ладони Ласточки. Она вздрагивает, отдёргивает руку, словно мои пальцы обжигают.

— Всё получится. Не торопись, вспомни. Если это действительно нужно. Если без этого нельзя.

Убегает. Бесшумно, стремительно.

Жду.

Минут через пять она подошла, потянула меня за рукав. Молча повела… я увидела это издалека.

Чуть в стороне от озера. Небольшая поляна, скамейка, а перед ней — крохотный розовый куст. Три белых цветка. Светятся, светятся в ночи.

Мы сели перед ним.

— Почему? — спрашивает она. — Я никогда… я не верю в это. Не верила.

— Ты уже ответила, Лас.

Она протянула палец, коснулась лепестка одного из цветков. Тот порозовел в месте прикосновения. Ласточка убрала руку, и цветок вновь стал ослепительно белым, сияющим.

— Мы сидели с ним здесь. Когда… когда тебя не было. Приходи сюда, Май, ладно?

Киваю.

Из ниоткуда возникла Тигрица.

— Идёмте… — тихо позвала она. — Холодно. О… какая прелесть. Это ты, Лас?

Лас-Таэнин метнула в меня взгляд.

— Я, — она сглотнула. — Наверное.

— Я была на горе, Ласточка. Идёмте, помолчим в тепле.

Лас невольно рассмеялась, хотя голос её был не очень весёлым.

«Чайная», с тёмными знамёнами у окон. Да. Саванти ворчал, что люди — хищники, что на овощах он долго не протянет. Протянешь, Саванти, ещё как. Один день стерпишь.

Хеваин рассказывал о поездке. Я чувствовала, что он говорит не всё, но уже поняла, как следует не обращать внимания на недосказанность, чтобы не вынуждать людей на откровенность. Не хочет говорить — значит, есть причины.

Фильм о взрыве Aef я посмотрела… мне стало жутко. Но ещё страшнее были те три минуты, что были отсняты на самом Aef.

Заместитель Чародея — тегарец, которого мы знали под прозвищем «Гриф», проверил остатки видеоматериалов и сейчас трудился над бумагами, которые Лас и Хеваин привезли из поездки.

Кадры с Aef. Я узнала костёр. По моей просьбе Хеваин дал максимальное увеличение, которое позволяла сделать камера. Я увидела… Как в том, недалёком ещё кошмаре. То самое место — небольшое углубление в скале, так же сложены поленья. Откуда им там взяться? Не хватает только детских силуэтов, которые я никак не могла сосчитать.

Я встала посреди очередного повтора этого сюжета и отвернулась от телевизора.

— Что такое? — встревожилась Реа.

— Я была там, — ответила я мрачно. — Я видела это место во сне. Я даже помню лица… хотя нет, не помню. Их было много.

— Конечно, была, — удивилась Ласточка. — Ты же рассказала Дайнаэри.

— Я говорила то, во что не очень верила. А во что теперь верить? Ну вот, например… Знаешь, сколько мне лет? Сколько будет через несколько дней?

— Если я правильно понимаю, тридцать.

Саванти пошевелился.

— Ани, диагност может ошибаться?

— Не настолько, Май. Ошибка в дате первого цикла — не более двух месяцев. Ошибка в количестве циклов — не более одного. Ошибка в датировке каждого из циклов — один-два дня. Почитай в справочнике про «внутренние часы». Диагност видит на них каждую «зарубку». Двадцать пять лет. Будет двадцать пять.

Реа-Тарин резко повернулась к нему.

— Иди, проверь все предыдущие записи, — посоветовал он. — Возраст обследуемого не является предметом тайны для обследуемого.