— А в чем тогда?

— Я просто устала. Мне вообще не нужно было сегодня выходить на работу.

— Так почему вышла?

— Мне нужны деньги. Почему же еще?

Чувствую себя полным придурком. Это настолько очевидно, что я мог и сам догадаться. Да, отец не балует меня, но… я один черт обеспечен всем необходимым. Точнее был бы обеспечен, если бы в этом нуждался. В последнее время я и сам неплохо зарабатываю, клепая всякие программки на заказ. В общем, если так разобраться, мы оба работаем. Я и Ева. С той лишь разницей, что я это делаю ради интереса, а она — чтобы выжить. Из всех моих умозаключений вытекает один резонный вопрос:

— А твои родители что? Совсем тебе не помогают?

— Отца я никогда не знала. Думала, это очевидно, — криво улыбается Ева, взмахом руки очерчивая круг у собственного лица, — А мать… В общем, ей не до меня. Я живу с бабушкой.

Ева поднимает с пола свой рюкзачок, который сбросила в начале вечера, и я понимаю, что если ничего не предприму прямо сейчас, она просто уйдет.

— Я тоже сирота. Наполовину, — бросаю, будто между делом, осторожно прощупывая почву, и попадаю точно в цель.

Вообще я ни с кем не делюсь своими переживаниями, но знаю, что женщины страсть как любят слезливые истории. А эта должна подействовать безотказно. Времени у меня нет, и я давлю на то, что даст результат со стопроцентной гарантией. Делает ли это меня мудаком? Не знаю. Никто не говорил, что я буду играть по-честному.

— Правда?

Облизав пересохшие губы, Ева вновь опускает потрепанный рюкзак на пол, но все еще отпускает из рук ручку.

Пожимаю плечами и судорожно обдумываю ответ. Да, она захватила наживку, но может сорваться с крючка в любой момент. Мне нужно быть осторожным.

— А что, такое положение вещей не вписывается в твое обо мне представление? Так и кто из нас навешивает ярлыки?

— Прости, — лепечет Ева. И я понимаю, что все. Попалась… Меня охватывает сумасшедший азарт. Она динамила меня всю неделю, и сейчас, когда мне удалось пробить брешь в ее обороне, я испытываю непередаваемые чувства.

— Проехали. Это в прошлом.

— Вряд ли. Мы просто учимся с этим жить. Но оно всегда с нами…

— Чувство ненужности, — сам не зная, зачем выпаливаю я. Это выходит за рамки плана. И слишком близко приближает к той правде, что составляет мою действительность.

— Ущербности… — добавляет она шепотом.

— Одиночества…

— Изоляции…

Ева, наконец, отбрасывает свою сумку и подходит ко мне. В ее глазах — космос, наши нервы оголены. Не знаю, в какой момент все идет псу под хвост. В какой, мать его момент, а? Сглатываю. В носу щиплет. Я стискиваю зубы и смотрю… смотрю. Просто не могу отвести взгляд и тону в этом дерьме все сильней. Она первая берет меня за руку.

Переплетает пальцы. А я, наверное, выгляжу несколько дико, не знаю. Определенно происходящее выбивает меня из колеи. На коже выступают мурашки, волосы приподнимаются. Делаю вдох… дышу ей. У неё очень красивые глаза.

Карие, с темными неровными точками ближе к зрачку и растекающимся по радужке медом. Я тону в этой патоке.

Меня затягивает и, кажется, в какой-то момент я, проникнув в этот таинственный космос, вижу ее душу. Моргаю, сбрасывая наваждение, и, облизав губы, хриплю:

— Хочешь выпить?

— Я не пью. Не хочу испытывать судьбу. У меня плохая наследственность.

Разжимаю руки, отпуская ее, бреду к бару. Тут в основном тяжелые мужские напитки, отец если и пьет, то хороший виски или коньяк, но находится и бутылка брюта. Подрагивающими пальцами откупориваю бутылку. Пробка вылетает с легким хлопком. Ева откидывает голову и смеется. Ее смех звучит немного нервно, и мне хочется прошептать: «О, детка, я так тебя понимаю»… Но я лишь разливаю вино по бокалам и подхожу к пылающему камину, возле которого она устроилась.

— Тут совсем мало градусов. Попробуй.

Наши пальцы соприкасаются, когда она забирает бокал из моих рук. Не знаю, о чем говорить. Впервые не знаю.

Сейчас все так… нервно. Остро. Оголено. Мы словно ходим по лезвию… Все было плохо, а стало еще хуже. Потому что, говоря по правде, любовь — это то, что мне совсем не нужно. Я не верю женщинам. Они хороши, да, но без всего этого замешанного на чувствах дерьма.

Делаю большой глоток и смотрю на неё. Языки пламени, пляшущие в камине, скользят по ее лицу дрожащими золотистыми тенями, путаются в волосах. Очень красивых. Сейчас, когда она вытащила из прически шпильки, я могу оценить эту шикарную гриву по достоинству. Руки будто живут своей жизнью, похрен им, что я хочу притормозить.

Пальцы касаются гладкого темного покрывала, и, следуя за ними, я передвигаюсь к ней ближе. Отставляю бокал и укладываю ее затылок в ладонь, приближаюсь вплотную.

— Нам нельзя, Кит… — почему-то шепчет Ева. И мне, наверное, нужно спросить, что она имеет в виду, но вместо этого я хриплю ей в губы:

— А мы никому не скажем.

А потом впервые ее целую. Касаюсь губами губ, прихватываю чуть более полную нижнюю и покусываю, как хотелось с той самой первой встречи с ней. Одной рукой фиксирую ее голову, другой веду вниз. По камушкам позвонков на спине, обхватываю маленькую попку, вдавливаю Еву в себя и пью, слизываю её рваные частые вдохи. Схожу с ума. Не контролирую. Ни ситуацию, ни ее, ни себя… Опускаю на ковер. Сгребаю ворот её футболки в кулак и оттягиваю с такой силой, что ткань трещит. Обхватываю пальцами ее шею, чуть сдавливаю. Не знаю, откуда во мне это. Просто, мать его, не знаю! И лишь когда она начинает задыхаться, отпускаю и с жадностью веду открытым ртом по трепещущей синей венке.