Бьянка снова закричала и залилась слезами. Голос в голове издевался над нею, Бьянка чувствовала, что чудовищу это нравится — унижать и мучить ее, ломать, заставлять ее делать что-то совсем уж плохое.

— Я — это ты, — вкрадчиво шептало чудовище, — ты от меня не отречешься, не отделишься, не избавишься! Смотри — я повелеваю твоим телом. Я заставляю его двигать ногой — оно движет. А заставлю усесться, пошире расставив ноги — и оно усядется.

Бьянка даже заверещала от стыда и кошмара, когда ее собственное тело расселось на полу, ее собственные руки задрали изожженую сетью Бражника белую шелковую юбку и жадно цапнули ее между ног.

— Плохая, бессовестная девочка! — шептало чудовище обомлевшей от страха и стыда Бьянке. — Испорченная грешница, прогнившая душа! Что это ты такое делаешь со своим телом, а?

Бьянка даже взвизгнула, когда ее собственная рука против ее воли скользнула в ее трусики и пальцы грубо и болезненно погрузились в лоно.

— Что это ты творишь? — продолжало шептать чудовище сгорающей от стыда рыдающей Бьянке. — Расставляешь шире ноги? Тебе нравится такое делать с собой?

Пальцы ее терзали девушку, причиняли боль. Бьянка выла, содрогаясь, не в силах саму себя сдвинуть ноги и убрать руку. Ей казалось, что некто жестоко насилует ее, испытывая при этом только отвращение и желание унизить, испачкать ее грязью, от которой потом не отмыться. Но это ее тело творило такое само с собой, в комнате никого не было — только неумолимый голос в голове, повторяющий грязные, страшные слова.

— Это твои руки, — рычало чудовище сквозь сжатые зубы. Пальцы уже не скользили в нежном теле — они словно наносили жестокие отрывистые удары, и Бьянка извивалась от боли и унижения. — Это твои ноги. Ты сама это делаешь, Белая из Рода Воронов. Тебя никто не заставляет, кроме тебя самой. Ты безумна, ты сошла с ума! Еще немного, и ты не вспомнишь о том, какая ты была — и была ли вообще! Все твои желания будут порочны и злы, потому что ты чудовище!

Самое жуткое, что при всем при этом Бьянка ощущала ненормальное возбуждение; словно кого-то другого, не ее, а того, кто поселился в ее теле, возбуждало то, что сейчас происходит. То, что он творит с ее телом, что, что он смотрит на это бесстыдство — против себя Бьянка увидела зеркало, в котором отражалась она, сидящая на полу с задранной юбкой и остервенело ласкающая себя. Само действие, сама власть над трепещущим телом возбуждала монстра, он громко сопел, заставляя руку двигаться быстрее, и Бьянка с ужасом ощущала, как наслаждение от этого извращения медленно подкрадывается к ней.

— За что, — рыдала Бьянка. — Я не заслуживаю такого! Никто такого не заслуживает! Что дурного я сделала…

— Что сделала, — зло клекотал голос. Пальцы сделали ее телу очень больно, Бьянка завизжала, словно ее вздернули на дыбу, колотя пятками по полу. — А разве ничего? Ответь себе сама, разве ничего дурного ты не делала? Разве мало у тебя грехов?

Бьянка зажмурилась, чтобы не видеть себя в зеркале; по щекам ее текли слезы и она ощущала себя беспомощной, растоптанной, погибшей, как в руках Королевских Мучителей. Говорят, они никогда не обвиняют. Они задают вопрос — «а разве у тебя мало грехов?» — и человек сам рассказывает им о всех своих тайнах, рано или поздно…

— Ты будешь меня слушаться, поняла, — рычало чудовище, содрогаясь от первых спазмов наслаждения. — Ты будешь делать то, что я велю! И попробуй только ослушаться! Я сделаю с тобой то же самое при людях! И тебя сожгут на костре как безумную ведьму!

Наслаждение пришло не к Бьянке — к монстру. Девушка чувствовала лишь боль, страх и отчаяние, хотя это ее глаза закатились в миг экстаза, ее тело ответило на грязную ласку, ее ноги беспомощно вытянулись, дрожа от оргазма.

— Ты — моя, — рыкнуло чудовище. Тело Бьянки обмякло, девушка упала ничком, словно мучитель отшвырнул ее, и затихла, обессиленная. — Поняла? Ты — моя! Любое неповиновение я покараю, и тебе лучше не знать, что я придумаю, чтобы уничтожить тебя! И помощи ни откуда не жди, никто тебе не поможет! Ты здорово влипла, Белая из Рода Воронов! Ты думала, что жизнь полна наслаждений и состоит лишь из твоих исполнившихся капризов — но только это не так. Я покажу тебе, что такое настоящая жизнь. И, может быть, ты останешься жива, Белая из Рода Воронов, если не будешь сопротивляться мне. Может, ты не так скоро пройдешь под аркой Последних Врат…

Страшный голос утих в ее голове, и Бьянка раскричалась и расплакалась, выходя из страшного ступора. То, что сейчас произошло, напугало ее больше, чем близкая смерть от рук Бражника. В конце концов, смерть — это лишь черное небытие, там нет места боли и страху. А жизнь… жизнь вдруг обернулась красавице-Бьянке чудовищной грязной изнанкой.

«Подчиниться безумию?! — с ужасом и отчаянием думала Бьянка. — Исполнять то, что будет велеть это чудовище в обмен на видимость нормальности? В обмен на его молчание?! А если оно велит убить… Короля?! Что, если оно велит мне убить его, пригрозив позором?! Неужто я должна буду послушаться?! И так существовать всю жизнь, боясь саму себя, боясь того, что может прийти в мою голову?! О-о-о, нет… должен же быть какой-то выход… не может же быть, чтобы с этим нельзя было справиться! Нужно осторожно так… незаметно спросить у Лукреции; она же лекарь. Может, есть снадобье, которое сможет усыпить монстра во мне… быть может, есть выход?! Ну должен же быть хоть какой-то выход!»

И Бьянка горько расплакалась, уткнувшись горящим от стыда лицом в холодный пол.

****

Но если бы поутру обессилевшая, истерзанная демоном и Доорном Бьянка смогла подняться и явилась бы к Лукреции, то, конечно, никакой поддержи и слов утешения она у сестры не нашла бы, хотя бы потому, что в этой ситуации она была проигравшей, а Лукреция — в выигрыше. А победители, как правило, жестоки.

Лукреция ощущала себя так, словно в ее руке были зажаты судьбы всех — сестры, Королевы, Короля. Шутка ли — узнать самые сокровенные тайны других людей?!

«Бьянка теперь никогда не подойдет к Королю», — весело размышляла Лукреция, нанося на лицо румяна. Обычно она так не делала; все помады, что она изготавливала, обычно у нее покупала красавица-Бьянка, и румяна с частицами толченого перламутра, от которого кожа становилась сияющей — тоже. Глядя, как прихорашивается сестра. Лукреция неизменно испытывала одно и то же чувство, чувство собственной ущербности. Да, белой вороной была Бьянка, но неловко чувствовала себя именно Лукреция, понимая, что просто не умеет быть такой же беспечной, игривой, кокетливой, беспечной и обворожительной. Любое украшение на собственном лице или теле казалось ей неуместным и диким, и она яростно сбрасывала с шею ожерелья, которые примеряла, серьги из ушей или перстни с пальцев, словно это были не красивые безделушки, а ядовитые змеи.