Внезапно в голове что-то щелкнуло, незатейливо стянув в голове два факта. Я замерла.

— Послушай. — медленно начала я. — Я так понимаю, у вас с наказаниями небогато? Убить, и делу конец?

— Примерно так. — Паша оторвался от созерцания ковра и глянул на меня с интересом. Я сама свой голос не узнавала — ровный, словно металлический, звенящий.

— А вы же к своим какие-то другие применяете? — добралась я до сути дела. — То есть вы же бессмертные, да?

Паша грустно усмехнулся:

— Откуда я знаю? Боюсь, я не в той весовой категории, чтобы знать такие подробности. Да и не убивали меня ни разу пока что. Зато твоя жизнь сразу придет в норму…

Где она, эта норма. Была она вообще когда-то или нет?

— Мне бы не хотелось, чтобы ты…ну, подвергся такому наказанию. — нейтрально, но неуклюже завершила я. — Все ошибаются, за это же не нужно убивать.

Ну, кроме Олега, или как там его. Тут я их практику полностью поддерживаю, чего таить.

— Не удивлюсь, если для своих припасено что похуже. — ровно проговорил Паша. — Слушай, я не знаю даже, как мне еще извиниться. Мне казалось, что я делаю все правильно. Только теперь, на расстоянии, вижу все так, как оно есть. Я даже не знаю, как назвать свое поведение.

— Провал. Раздолбайство. Идиотизм. — перечислила я, загибая пальцы.

— Влюбленность. — мрачно дополнил он. Я выдохнула.

— Ты же вообще не человек, Паша. У тебя и чувств нет таких, зачем ты мне голову дуришь? — я попыталась перехватить его взгляд. — Это нечестно, хотя бы сейчас мог бы не врать.

— А я и не вру. — пожал он плечами. — С чего ты взяла, что у нас какие-то особые эмоции? Такие же, какие были в нормальной жизни. Просто с людьми ладить сложнее, сразу видишь, кто есть кто. Теперь вижу, что мы не очень-то и лучше.

— Меня-то ты тоже видишь как есть. — горечь прорывалась, невзирая на все попытки ее удержать, хоть рот сама себе затыкай. — Трусливая, неприспособленная, глупая, истеричная, слабая…

— Слабая? — Паша изумленно приподнял бровь. — Ты не путай, это мне все видно, не тебе. С недальновидными поступками и самооценкой еще работать и работать, насчет остального…

— Впервые в жизни могу честно сказать, что во всех моих проблемах виноват мужик. И тут не будет ни капли вранья. — я закрыла лицо руками, потирая виски.

— Ты никогда не была слабой. Да, ты вечно сомневаешься во всем и стараешься подстраховаться. Не подпускаешь ближе тех, кто для тебя может стать важным, потому что тогда будет больнее; правда, взамен сближаешься с теми, с кем ничего не выйдет. Но слабой тебя язык не повернется назвать.

Осязаемая тишина снова накрыла комнату.

Глава 20.

Под утро я провалилась в хрупкую дрему, скрутившись на самом краешке дивана — просто закрыла воспаленные глаза на секунду и сама не заметила, как уснула.

Сон был наполнен шепотом и полумраком, щемящим предчувствием потери и смутной надежды, но страх словно растворился, не оставив и следа. Казалось, что я стою на пороге каких-то счастливых перемен и прощаюсь со своей старой жизнью и со всем, что радовало меня в ней.

Разбудило меня неяркое зимнее солнце, пробившееся через тучи. Я сморгнула, ощущая, как под веками словно наждачкой проехались, прислушалась и резко поднялась на локтях.

Квартира была безнадежно пуста. В полосе света танцевали пылинки, часы все так же отсчитывали секунды, издевательски выщелкивая ритм. Не успела.

Режущее изнутри чувство, что уже все происходит, а может и вовсе произошло, а ты осталась за бортом, ударило так сильно, что я слетела с дивана и побежала обуваться, не представляя, куда и зачем я бегу. Я должна была успеть, как бы там ни было, я должна знать!

Я не могу всю жизнь вспоминать об этом и мучиться. Хватит уже сожалений.

Куда они могли его увести? На какую-нибудь глубоко засекреченную квартиру? На берег реки, в подвал, откуда я знаю, как мне его найти?

Уже в подъезде я остановилась и глубоко выдохнула. Как он говорил? Уже не все мои эмоции — мои? Значит, надо отделить мух от котлет.

Глупая идея, невероятно глупая, у меня же нет никаких способностей, это давно ясно, я цепляюсь за призрачную надежду и за слова, которые могла просто неправильно трактовать… какая разница, если у меня больше ничего нет. Я закрыла глаза и попыталась перестать думать, хоть на секунду. Какофония мыслей отошла на второй план.

Вот эта истеричная, лихорадочная жажда бежать, паника, все свое, привычное и родное, никаких сомнений. Вдох, выдох, отпустить…

Спокойствие охватило меня, как кокон. Неестественное спокойствие, больше похожее на обреченность. Смирение, почти библейское, никаких попыток что-то изменить, никакого желания воевать. На первый взгляд все так. Только под тонкой корочкой показного принятия такое море бушует, что даже тронуть страшно.