Шрифт:
— Сегодня был сбор пионерской дружины… Дружины имени Жоры Антоненко, — сказал он. — Эти цветы принесли пионеры. Значит, неверно вы сказали, что в памяти людей ничего не осталось о Жоре. Но имя его носит не только дружина. Мой сын… Впрочем, это не важно. Я пойду, меня, наверное, уже разыскивают…
Мы вышли на дорожку, что вела к шоссе. Я спросил:
— Почему вы оборвали свою фразу на полуслове? Что вы хотели сказать о вашем сыне?..
— Что хотел сказать? Ну вот видите! Так я и знал! Меня ищут.
Навстречу нам шагал светлоглазый стройный, спортивного склада подросток. Ветер с залива трепал его пионерский галстук.
Впервые на лице моряка промелькнула улыбка. И на какую-то секунду суровое лицо его стало добрым и мягким.
— Я знал, где искать тебя, отец! — голос мальчика был звонкий и веселый. — Идем, мама беспокоится…
— Это мой сынок, — сказал моряк. — Петергофский пионер. Его зовут Георгий… Жора…
И, положив смуглую большую руку на плечо сына, он спросил меня:
— Теперь вы знаете, что я хотел сказать, какая еще осталась на земле память о Жоре Антоненко…
И, кивнув мне головой, моряк, не снимая руки с плеча сына, зашагал к автобусу.
Б. Никольский
СОЛНЦЕ НАД ГОЛОВОЙ
В середине августа поселок заняли немцы. Саша никогда не думал, что это может случиться вот так — тихо, почти незаметно.
Обычно в газетах писали: «После ожесточенных боев наши войска оставили…»
А тут не было ни одного выстрела. Бои отгремели где-то в стороне, за несколько километров отсюда отполыхали на темном небе зарницы, линия фронта ушла дальше — на север и на восток, а поселок, в котором жил Саша, оказался в тылу у немцев. Сначала передовые немецкие отряды проходили через поселок, не задерживаясь, потом какая-то часть осталась на ночь.
Утром Саша увидел немца.
Немец стоял в соседнем дворе и чистил зубы. Он разделся до пояса, снял сапоги — ноги у него были розовые, распаренные, а вся спина — в мелких коричневых родинках.
День начинался жаркий, солнце отражалось в воде, сверкало в мыльной пене. Немец щурился и гремел умывальником.
В прошлом году сюда, в поселок, приезжали двое отдыхающих из Ленинграда — инженер с женой. Инженер рассказывал Саше о новых автомобилях, о самолетах и о людях, которые испытывают новые самолеты. По утрам он выходил во двор в полосатых пижамных штанах, перекинув через плечо мохнатое полотенце, делал зарядку и потом долго мылся: его лицо, уши, шея — все исчезало в сверкающей мыльной пене, он встряхивал головой и весело отфыркивался. Он сам прибил этот голубой умывальник, возле которого теперь умывался немец.
До сих пор Саша видел фашистов только на газетных фотографиях, только на плакатах и карикатурах. А теперь живой вражеский солдат стоял всего в каких-нибудь двадцати шагах от него и спокойно чистил зубы…
Затем во дворе появились еще два немца в солдатской форме, они что-то сказали тому, который мылся, и все трое засмеялись.
Немец кончил умываться и ушел, а на голубом умывальнике осталась лежать зубная щетка в футляре.
Над поселком висела непривычная тишина. Раньше бежали мимо поезда, останавливались на минуту у деревянной платформы, в лесу весело отдавались паровозные гудки. Но теперь железная дорога была разрушена, рельсы уже начинали темнеть, и в поселке было тихо — только где-то отчаянно билась и кудахтала курица…
В доме Бородулиных тоже стояла тяжелая, тоскливая тишина. Кашлял, вздыхал отец — в свое время прошел он и первую империалистическую и гражданскую, а теперь был слишком стар и болен, чтобы воевать; на фронт не взяли, в партизаны идти — лишняя обуза людям.
В полдень к Бородулиным пришла соседка, села к столу, заговорила шепотом. Ходят слухи, что в Оредеже немцы повесили трех человек — повесили прямо на телефонных столбах просто так, ни за что, для острастки.
Саша молча смотрел в окно. На подоконнике, закапанном фиолетовыми чернилами, ровной стопкой сложены учебники для седьмого класса — алгебра, история в потрепанной, разрисованной обложке, конституция. Отсюда, из окна, хорошо виден и соседний двор, и голубой умывальник, и зубная щетка на нем.
Саша вслушивался в торопливый, испуганный шепот и опять видел перед собой сегодняшнего немца. Видел, как он тщательно и долго чистит зубы, как со вкусом намыливает лицо, как бесшумно шлепаются на землю белые хлопья пены.
Саша думал о винтовке. Хорошо, что он подобрал и спрятал в лесу эту винтовку. Винтовка и две обоймы. На первое время хватит.
Вечером он взял мешок и стал собираться.
— Я ухожу, — сказал он отцу.
Отец долго молчал, думал о чем-то своем. Лицо осунулось, морщинистое, совсем старое.