— Попробуй! Мы партизан предупредили, что к тебе идем. Пропадем — отомстят! Ой, пожалеешь!

И Федот, у которого хмель быстро испарился, призадумался. Больно уж нагло ведут себя девчонки. Может, и впрямь партизаны их подослали? Уж кто-кто, а Федот отлично знал, что во всех окрестных лесах действуют партизаны.

— Ну, валите отсель, пигалицы! — скомандовал он. — И чтоб больше я духу вашего…

Девочки ушли.

— Выдаст! Обязательно выдаст! — на обратном пути со слезами шептала Рая.

— Побоится! — успокаивала ее Нина, хотя и сама была вовсе не уверена в этом.

Прошло несколько дней, а немцы их не трогали.

«Так и есть! Струсил!» — решила Нина.

И пришла ей дерзкая мысль — снова сходить к Федоту. Авось он теперь согласится. Вот бы здорово! Тогда б партизаны узнавали от полицая все секретные приказы немцев.

Уговорила Раю, и девочки снова пришли к Федоту. Тот прямо обомлел от их дерзости, даже побагровел.

— Уходите! — зарычал. — Пока целы. Вот те крест, не уйдете — сволоку к коменданту!

Так и не поддался на уговоры. Но и выдать подружек побоялся. С тех пор Нина старалась не встречаться с ним.

…Схоронившись в кустах, она подождала, пока Федот-полицай прошел мимо, и двинулась дальше.

Километров десять уже отшагала. Надо бы отдохнуть. Присела возле дороги на торчащий из сугроба заиндевелый валун, достала из торбы черный сухарь, похрустела им.

«А в Ленинграде, говорят, сухаря не сыщешь. Клей едят, старые ботинки жуют, кошек и то всех съели».

Нина зябко повела плечами. Редкий день не вспоминала она Ленинград, свою любимую Петроградскую сторону, улицу Воскова, где она росла. Мысленно опять видела сверкающие проспекты, огромные нарядные магазины, театры. И хотя знала Нина, что в Ленинграде сейчас голод, пожары, развалины, — никак не могла себе представить этого.

Неужели вместо «Гастронома» на углу — груда кирпичей? Неужели забит досками вход в кино «Молния»? Неужели сгорела ее школа и торчат только черные, обугленные остатки стен?

…Но долго на камне не посидишь — зябко. Нина пошла дальше. Вскоре увидела: навстречу идут два немецких солдата. Нина изо всех сил старалась не убыстрять и не замедлять шаги.

«Главное — выдержка», — учил Батов.

Приблизилась к немцам, хотела пройти мимо, но один из солдат остановил ее:

— Куда гейст ду, медхен?

Нина объяснила, как делала уже не раз: идет к тетке. Местность Нина знала хорошо: назвала деревню, неподалеку от Гор.

Говорить Нина старалась поменьше и медленно.

«А то еще начну заикаться. Подумают — от страха…»

Солдат сказал:

— Гут. Ходи свой тетка.

Нина пошла дальше.

Вскоре показались Горы. Деревня стояла на холме, окруженная редким леском. Избы извилистой цепочкой сбегали вниз с холма до замерзшей, заметенной снегом реки.

Когда до деревни было уже совсем близко, Нина притаилась в кустарнике, стала наблюдать.

Вот возле одного дома, стоящего на самой вершине, — часовой. Сюда то и дело подходят офицеры с солдатами. Солдаты остаются на улице, офицеры входят, выходят, что-то приказывают солдатам. Возле дома — автомашина и два мотоцикла.

«Пожалуй, штаб, — думает Нина. — И место фрицы выбрали удобное. С горки все — как на ладони…»

Неподалеку от штаба — какой-то большой сарай; возле него тоже часовой. И тоже суетятся люди. Но что в этом сарае — не понять.

Внизу, возле реки, немцев почти не видать. Домишки стоят тихие, без дымков, словно нежилые.

«Так, — подумала Нина. — Значит, центр у них на холме».

Она пряталась в кустарнике уже долго. Мороз все настойчивее проникал сквозь ветхую шубейку.

«Обойду деревню, — подумала Нина. — Посмотрю, что там, и согреюсь заодно. А то на одном месте — зазябну совсем…»

Крадучись стала продираться сквозь кустарник. Вдруг замерла: послышался какой-то шорох, урчание. Что бы это? Нина настороженно прислушивалась.

Рядом вдруг вынырнул пес: черный, огромный, с налитыми кровью глазами. Язык его — мокрый, красный — вывалился из пасти и свисал, как тряпка.

— Ой! — тихонько вскрикнула Нина.

Всегда она боялась собак. Боялась так, что при встрече с ними у нее все мертвело внутри. И надо же — именно сейчас — этот чудовищный пес. Он не лаял, только рычал, и от этого было еще страшнее.

Так они и стояли, долго, неподвижно, девочка и пес. Собаки чуют, когда их боятся. И этот пес тоже, наверно, чувствовал, что девочка смертельно испугана.

«Ну, — в душе молила Нина. — Ну, песик, не стой же, иди себе, гуляй…»

Но пес не уходил и, казалось, готов так стоять вечно. Внутри у него по-прежнему урчало, словно там работал мотор.