Она опустилась пред ним на колени, обняла его ноги, крепко к ним прижалась, умоляюще глядя снизу вверх. Лейтис просто не знала, что сделать, чтобы он сердился на нее меньше и как жить с тем, что он на нее злится, не знала тоже. Ей хотелось нервно раздирать себе ногтями руки в кровь, ей хотелось выброситься в окно и сломать себе ногу, ей хотелось чего угодно, лишь бы стало полегче. Лишь бы он на нее не сердился так.

— Хозяин Эйдан, пожалуйста. Может… вы меня повоспитываете? — с надеждой спросила Лейтис. Вот возьмет он ее сердито и жестко, и станет полегче.

— Не хочу я тебя воспитывать, не сейчас, — устало сказал Эйдан, погладив ее по голове. — Честно говоря, я хочу тебя выпороть ремнем как следует, чтобы больше никогда, никогда такого не делала. Даже не думала делать. Потому что сержусь, до сих пор. Потом перестану, я вижу, что ты все поняла и раскаиваешься, — пообещал он, и Лейтис чувствовала, что он говорит искренне, но от этого тоже не было легче, "потом" казалось невыносимо далеким и мучительным.

Зато произнесенное Эйданом было… слишком хорошо, чтобы быть правдой. У нее даже слезы на глазах навернулись от внезапно возродившейся надежды, и про которую она так боялась, что та может оказаться напрасной. Наверное, Эйдан так сказал от общей сердитости, но Лейтис не могла не попытаться.

— Выпорите, хозяин Эйдан. Я заслужила и такое наказание, — она уставилась на него со всей своей безмерной надеждой. Ну ведь правда, если бы он ее выпорол, то и сердился бы меньше, и она сама ощущала бы себя куда мене виноватой. Это было бы намного лучше жесткого секса сейчас. Самое правильное. Куда лучше, чем раздирать себе руки ногтями. Куда больше для них обоих.

"Лейтис, девочка моя. Ну что ты делаешь? Зачем?" — мысленно взмолился Эйдан. Потому что сказал чистую правду: действительно все еще хотел, выдрать, как сидорову козу, потом обнять, поцеловать и приковать к кровати за ногу, чтобы с ней точно ничего не случилось больше. И его это пугало. Сила собственных переживаний, которые даже и не думали утихать, хотя он назначил ей наказание, хотя видел, действительно, как она раскаивается. Что она искренне и глубоко переживает сама, и его наказания, чтобы их обоих успокоить, было мало. А наказывать сильнее Эйдан боялся, потому что вовсе не был уверен, что достаточно хорошо владеет собой сейчас. Потому что никогда раньше, ни с кем еще ничего подобного не чувствовал. Не так сильно, не так остро, не настолько всепоглощающе.

От мысли, что он мог потерять Лейтис сегодня, хотелось выть. И он понятия не имел, чего ожидать от себя самого, когда чувствует себя вот так. И сдерживался, сдерживался, старательно сдерживался. Пытался придумать способ разрешить ситуацию иначе, мягче, проще. Сначала он надеялся, что поможет этот разговор, потом — что всем станет легче, если он просто выскажет ей, насколько сердится и переживает. И пообещал выпороть ровно для того, чтобы честно высказать то, что лежит у него на душе, чтобы на том и успокоиться. И такого ответа от Лейтис не ожидал вовсе, тем более не ожидал — что начнет всерьез обдумывать, что может и правда… выпороть и не мучить Лейтис чувством вины, собственным сдерживаемым гневом и тяжестью всей ситуации. Потому что вовсе не успокоился до сих пор.

— Ты уверена, девочка? — спросил он не сразу, через несколько мгновений, когда смог справиться с переживаниями. Это будет больно и неприятно. Он не хотел делать ей больно и неприятно… но если иначе никак не получается… И все же он не мог не переспросить, хотя уже чувствовал, что Лейтис ухватилась за этот ремень, как за соломинку, понадеявшись, что, хотя и будет больно, потом наконец станет легче, им обоим. И Эйдан надеялся на то же самое, и честно ей признался: — Мне точно… полегчает. Но я это сделаю, только если и тебе тоже так будет лучше. Лейтис… меньше всего на свете я хочу, чтобы тебе было плохо. И больше всего на свете боюсь, что с тобой случится что-то плохое, — он снова провел рукой по ее волосам, по ее замечательным, самым любим волосам, таким же любимым и неповторимым, как вся она. И очень надеялся, что Лейтис сейчас чувствует это: как сильно он ее любит.

— Я слишком виновата, — она судорожно вздохнула. — Я так виновата, что мне и этого кажется мало… Я… Вы… Может нам станет хотя бы полегче, если вы меня по-настоящему накажете. Пожалуйста, хозяин Эйдан.

Это взгляда и этого голоса, ее мольбы Эйдан вынести просто не мог. Пожалуй, он бы ей отказал, только если бы Лейтис сейчас просила сделать ей сепукку, по яматанской традиции. А все остальное… что угодно.

— Хорошо, — тихо сказал Эйдан, кивнув, наклонился, коснулся губами ее губ, приобнял, погладив по спине. — И конечно станет легче, нам обоим станет. Сначала будет больно, а потом станет легче… — он поцеловал ее снова, а потом встал, чтобы достать из шкафа подходящий ремень.

Не ровно ли об этом он думал сегодня? Думал, но не стал объяснять инспектору Хоббу, побоявшись, что тот не поймет. Нельзя, чтобы все их переживания стояли между ними — его злость на Лейтис, ее вина перед ним. Черные, ядовитые переживания, которые будут разъедать их изнутри, будут разъедать их отношения, если их не выплеснуть. Которые принесут намного больше вреда, чем проступок Лейтис, чем любое наказание за него. По счастью, Эйдан знает способ от них избавиться. И, по счастью, Лейтис сама его о нем попросила. Все понимала, все чувствовала лучше всех. Чудесная девочка, самая замечательная саба в Луденвике, его любимая зараза.

Сейчас он ее накажет, а потом обнимет. Крепко и нежно, сильно, никуда не отпустит. Никогда. Ни за что. И будет рассказывать ей, какая она самая любимая, самая замечательная, самая лучшая для него. Как сильно, невыносимо сильно она ему нужна. От предвкушения этого "потом" тоже было легче. Взять гладкий серый ремень, без клепок и тонко прошитый, сразу сложить его вдвое. Одним движением развернуть стул, поставив посреди комнаты, потому что на нем было удобнее, чем на слишком мягкой кровати. Подойти к Лейтис, все еще сидевшей на полу и завороженно смотревшей на него. Паршивке, несносной девчонке, которая так страшно его сегодня напугала. Славной, родной, очень виноватой и несчастной. Протянуть ей руку, чтобы помочь подняться на ноги.