Зло? Может быть. Может быть, и слава Богу, что они не знают об этом всем. Но послушать, что они скажут, было бы интересно. Хотя чаще люди просто в ответ молчат и вздыхают, кивая головой.

А на филфак я попал совершенно случайно. Я вообще всегда хотел быть военным. Я ведь рос в семье офицера. А отсюда все вытекающие – в детстве я лазил по настоящим танкам, в двухметровых сугробах, бережно накиданных солдатиками, рыл длинные проходы, играл в войнушку с соседскими ребятами, жил в учебном корпусе. А что это такое, спросите вы?

Это когда здание углублено на полтора метра в землю, и в классе, в котором вы живете – бетонные полы и потолки 7 метров. Это сверчки по ночам по всем углам. Мыши. Холод. А за деревянной перегородкой, построенной отцом из подручных материалов, стоят настоящие боевые машины пехоты.

Ох и перепадало нам с братом, когда мы пролезали туда и играли внутри них. Таким было мое детство. Суровым. Но настоящим мужским. И я грезил о службе, о форме, как у отца. Хотел было поступить в военную академию (ту же, где учился и отец, и брат), но меня не взяли «по состоянию здоровья».

Я помню этот день, хорошо помню. В областном военкомате я прошел всех врачей, со мной даже поехал мой крестный, который был ветераном Афгана и Чечни. Так, на всякий. И вот я захожу к хирургу, который оставался последним решающим этапом перед поступлением. «Батюшки, да у вас тут полный набор», – и начал перечислять мне все мои болячки. Сказал, что никакая Академия мне и не светит, и мол «шелбтыотсюдова, сынок». Крестный попросил меня выйти, я остался ждать его на лавочке у кабинета. Через несколько минут он вылетел оттуда, покрасневший и злой и сквозь зубы процедил: «Пошли отсюда». Позже, в машине, он меня успокаивал. «Ничего страшного, жизнь на этом не заканчивается, люди и без армии живут, и счастливо живут, между прочим. Не расстраивайся». Позже я рыдал уже дома, потому что 16 лет я мечтал об армии, и теперь мою мечту превратили в пыль. Взял в руки гитару, и завыл какую-то песню Цоя. Гитара мне тогда еще помогала. Много позже, на Донбассе, чтобы прийти в себя, мне нужно будет вымокнуть в ванной часа так три.

Мама, видя, что я пропадаю, предложила поступить мне в университет, на отделение журналистики, на филфак. «Военным не стал, станешь военным корреспондентом». Не в лоб, так по лбу, как говорится. И я за месяц подготовился и сдал вступительные экзамены.

И потом уже взахлеб работал все годы учебы, на телевидении, во внештате, проглатывая знания, впитывая советы и наставления, изучая людей, их поведение, их жизнь и проблемы. Тут-то мне и пригодилась психология. Ведь это большая наука, суметь разговорить человека, заставить его сказать нужные слова. Рассказать все. Но…

Так или иначе, однажды я покинул профессию. И получилось это очень некрасиво.

Потому что нечего было пить. После развода с женой меня понесло во все тяжкие. И алкоголь тогда мне казался единственным утешением. Ну, еще много простых и незамысловатых девушек. Странно, но только после развода я вдруг понял, что женой-то мир и не заканчивается. Что вокруг еще много красивых и даже порядочных.

А пил я долго. Год почти. Через день, два, я напивался, и как следствие – не выходил на работу. Всячески избегал ее. Вначале – потому что там еще месяц после работала бывшая, и я не очень желал видеть, как она флиртует с новым сотрудником, появившимся на канале во время моей службы в армии. Во-вторых – я очень тяжело переживал разрыв с ней.

Тот, кто хоть раз терял по-настоящему любимого человека, меня поймет. Мы ведь были не просто парой. Мы были мужем и женой. А лично для меня это кое-что значит. Во-вторых, я ведь только-только пришел из армии. И весь год мечтал о том, что когда вернусь, у нас все будет хорошо. Мы вместе поедем работать в Москву или Питер на центральные каналы. Построим свой маленький уютный мирок. Ну и так далее.

В общем, пил я крепко, часто, вел такой образ жизни, что однажды чуть не попал в центр пограничных состояний. Мой отец, почуяв что-то неладное, приехал ко мне в обед домой. А я был с жуткого похмелья. И совершенно ничего не соображал. Потом были врачи, какие-то таблетки, благодаря которым я не помню пару недель своей жизни.

Но на работе все понимали, почему я пью. Почему прихожу таким. Заглядывали в глаза, молчали в ответ. Сострадали. И вот это самое сострадание – вот оно было самое гадкое. Из-за него мне тоже не хотелось там появляться. В штат меня не взяли после армии, порекомендовав найти себе что-нибудь «более перспективное». Газеты обещали только внештат за три копейки. А мне надо было как-то жить, снимать квартиру, что-то есть. Уволился я легко. Просто однажды я совсем перестал ходить в офис. Самое интересное, что мне больше и не звонили ни разу.

Какое-то время я занимал деньги, потом занимать стало стыдно. И я пошел работать охранником. Представляете? В нашем городе охранник получал в два раза больше, сидя на стуле и смотря телевизор целый день, чем журналист, который без выходных трудился над «годным контентом». И у меня был когнитивный резонанс. И обида на всех и на все. И жизнь моя катилась куда-то в… Пока я не встретил девушку в черных ботинках.

Странное это чувство, когда ты стоишь на вокзале, и смотришь на своих родственников, которые провожают тебя на войну. Когда я рассказал им о своем желании ехать освещать происходящие на Донбассе события, их реакция была несколько иной, чем я мог думать.