— И в чем же тогда разница? — не выдержал Хинта.

— В каждой из них появление человека возводится к Образу — а разница в том, как именно Образ приходит. В каждой из традиций говорится, что Образ сейчас воплощен на Земле, и что этим воплощением является человек. Но одна традиция утверждает, что Образ снизошел прямо в качестве человека. А другая традиция утверждает, что Образ снизошел на Землю, чтобы сделать людей подобными себе. И вот это уже похоже на то, о чем сказал Тави. Образ в любом случае распространяется по вселенной, меняя ее обитателей, давая им свое лицо. Но во втором случае он делает это как бы во плоти.

— Интересно, — пробормотал Тави. — Получается, если все это правда, были те, кто верил, будто мы — творение Аджелика Рахна, а не наоборот?

— Лишь отчасти. Религия Джидана утверждала, что мы — творение богов. Народ богов называли алилайла радиджа — в отличие от людей, адана риса. По легенде, они явились сюда с первым порывом звездного ветра, чтобы принести жизнь в наш мир. Тем самым они исполняли волю сияющего центра вселенной. Поэтому в определенной мере мы — творение самого первоисточника света и жизни. Еще, в какой-то мере, мы обязаны своей жизнью звездному ветру и всему устройству вселенной. Сектанты, верившие в Образ, не спорили с религией Джидана в ее основных постулатах. Они лишь дополняли ее своими еретическими подробностями и уточнениями. То есть, если они подразумевали под Образом именно Аджелика Рахна, то выходит, что те вмешались на определенном этапе, чтобы дать людям нечто важное. А если они верили в далекий Образ, то выходит, что он сам проник в людей, пока боги нас творили, поскольку боги были покорны воле лучезарного центра вселенной, от которого происходил Образ.

Хинта тряхнул головой, пытаясь все это в нее вместить.

— А может все-таки быть так, что верно и первое, и второе? — спросил Тави. — Образ вошел в людей еще в эпоху творения, но затем явился сам, чтобы изменить людей еще раз? Я настаиваю на этом по двум наивным причинам. Первая: наши лица похожи на Образ. А это значит, что либо мы были созданы по подобию Образа, либо миф об Образе появился специально, чтобы объяснить нас и именно нас. Вторая причина — мне хочется, чтобы твоя гипотеза была не пустой, а для этого нужно верить, что Аджелика Рахна действительно упомянут в качестве Образа, явившегося ради вмешательства в жизнь людей. Вот и получается, что наилучший для меня вариант — это когда верно все в целом.

— Хорошая позиция, — в голосе Ивары прозвучала улыбка, — и, знаешь, я сейчас сопоставляю в уме еще кое-какие вещи и начинаю склоняться к мысли, что ты прав. Но обо всем по порядку. Было несколько фрагментов, которые проще зачитать, чем пересказывать.

Он извлек из кармана портативный терминал.

— Ты можешь читать на ходу? — удивился Хинта.

— Я часто так делал во время прогулок по паркам Кафтала. Это несложно, если идешь по прямой, и еще проще, если с тобой два спутника. Вот, например, один из сохранившихся фрагментов писаний Тиджа Талилуна: «Особенная трудность при общении с Образом состоит в том, что язык Образа изначально письменный, в то время как наши земные языки изначально устные. Говорить мы учимся во младенчестве, писать же начинаем много позже. Образ ощутил потребность говорить лишь после знакомства с нами. Верно ли, что лишь он менял нас? Или мы меняли его так же, как и он нас?»

— Ого, — прошептал Тави, — а ведь в той первой сказке, из которой мы узнали об Аджелика Рахна — в ней человечек был нем и изъяснялся только жестами!

— Да, так и есть. Здесь может быть связь. Но я бы не хотел сейчас об этой сказке вспоминать. Мы уже ушли от нее бесконечно далеко. Как я уже говорил, само используемое нами название Аджелика Рахна пришло из закрытой субкультуры алхимиков. Если немногочисленные представители малого народца скрытно существовали на протяжении веков, то могло так случиться, что совершенно разные люди через случайные промежутки времени сталкивались то с одним, то с другим из них. И каждая группа людей понимала бы эту встречу по-своему. Так и получилось, что у одной вещи появилось много разных имен, а вокруг нее — много разных слухов, измышлений, легенд, верований. Это меня больше не удивляет. Мог быть ученый из того века, который нашел одного Аджелика Рахна и каким-то образом сделал его своим другом или слугой. Этот ученый выдал маленького человечка за свое собственное творение. Возможно даже, он сделал это из наилучших побуждений, дабы защитить тайну от плохих людей. Так появилась эта сказка. Но она — лишь одна из множества вешек в этой огромной истории. В зачитанном мною фрагменте меня больше интересует другое. Задайтесь вопросом, какие разумные существа могут прийти к письменности прежде, чем к устной речи? Какие разумные существа мыслят текстом?

— Робо мыслят кодом, — сказал Хинта. — То есть, это подыгрывает гипотезе о том, что в роли Образа выступали именно Аджелика Рахна!

— Да. Я нашел еще немало фрагментов, которые косвенно подтверждают мою догадку. «Образ проповедует о самом себе и учит нас самому себе, подобно тому, как совершенный инструмент сам ложится в руку человека и учит эту руку, готовит ее к тому, чтобы она владела им». И вот еще: «Образ не знает той воли к власти, которая столь свойственна людям. Наоборот, он готов служить и быть орудием в чужих руках. Он — учитель, не ведающий притязаний на ученика, полубог, готовый быть рабом. Но все его могущество иссякает, если направить его во зло. Отказывая нам в одних делах и подчиняясь в других, он учит нас большему, чем мог бы научить, приказывая».

— До сих пор эти фрагменты понимались метафорически? — спросил Тави.

— Да. Позже их включили в новую канву: те, кто век спустя интерпретировал эти тексты, сочли, что здесь Образ выступает в роли лучшей части нашей природы, а не в роли самостоятельного существа или народа. И надо признать, такая трактовка тоже очень красива…

Скоро они добрались до первой большой остановки на своем пути, которую видели еще издалека. Это был хутор многолюдного и преуспевающего фермерского клана Рафара. Шесть жилых домиков, обшитых светло-серой облицовкой, выстроились в неровный полукруг. Скрипучие колеса ветряных электростанций вяло вращались, улавливая слабый ветер. Лишенные окон хозяйственные постройки сгрудились в хаотичный комплекс. Выше всех остальных конструкций поднимался желтый конвейер старого элеватора. Чуть поодаль, поблескивая на солнце бахромой битого стекла, ждали ремонта пострадавшие от землетрясения теплицы. Поля фрата подступали вплотную к зданиям. Для гостей на территории Рафара был развернут и обустроен павильон в форме двух смежных куполов. Конструкция поддерживалась за счет воздуха, нагнетаемого компрессорами в мягкую толщу стен; процесс подкачки не прерывался ни на минуту, а оттого казалось, что павильон дрожит, как сброшенное с ложки желе.

Встречал гостей сам Хейза Рафара. Глава клана, глубокий старик, давно не способный ходить, он восседал в самодельном инвалидном кресле, представлявшем собой нечто среднее между боевой танкеткой и троном тирана. Иссохшее тело Хейзы тонуло в огромном рекреационном скафандре, срастающемся трубками с внушительной спинкой кресла. Сиденье было установлено на гусеницах шире и мощнее, чем у дрона Ивары. По сторонам от кресла торчали шесть механических рук, две из которых заканчивались пулеметами.