– Замолчи, идиот, – прошипел судья. – Не кощунствуй, придурок. Тебе дай волю, ты всё опошлишь, окарикатуришь… Для чего ты пишешь свои рассказики? Чего добиваешься?

– Я добиваюсь… не знаю… я добиваюсь… ну, это… я добиваюсь прозрачности и чистоты прозы, – сказал я смущенно. – Пишу, не задумываясь. Словно кто-то диктует мне сверху… или сзади… или со стороны…

– Для тебя нет ничего святого!

– Почему же… детей – жалко, – прошептал я. – Деточки же ни в чем же не виноваты же… И вообще – всех жалко. Не хочу никого обижать. Потому иногда и вру – из жалости. Мне всех жалко. Даже ангелов небесных мне жалко, ей-Богу…

– Не поминай имя Божие всуе! Словоблуд!

– Мне и Боженьку жалко – зря он с нами так возится… И вас жалко, ваша честь… Вы так со мной мучаетесь… а могли бы просто… – И я махнул рукой.

– Ишь ты, ангелов пожалел!

– Ну а как же. Я даже придумал рассказ про ангельский митинг. Правда, еще написать не успел. Теперь уж, наверно, и не напишу… Будто ангелы вышли с плакатами: «Рай – наш!» А рядом другой митинг, где падшие ангелы с лозунгами: «Ад – наш!» И тянут меня то в одну, то в другую сторону…

– И это ничтожество смеет говорить о творчестве?! – возмутился прокурор. – За такие кощунственные речи ему бы следовало для начала вырвать язык и отрубить руки!

– Не будем спешить, – возразил адвокат. – Мне мой подзащитный кажется не совсем пропащим… Пусть расскажет о том, как он стал писателем.

– Что ж, попробую вспомнить… – И я задумался, закатил глаза. – Как сейчас помню, это случилось 7 сентября 1946 года, мне было три с лишним годика, я дремал на кроватке в детском саду во время тихого часа… Спать не хотелось – и я стал вдруг придумывать волшебную историю про мальчика, который никогда не спал, вообще никогда, но обманывал маму, рассказывая ей придуманные сны. И вот эти сны стали сбываться! Однажды ему будто приснилось, что он – принц, и его полюбила принцесса, и вот он хочет ее поцеловать, но тут вдруг рыжая девочка Таня, которая спала на соседней кроватке, протянула руку – и пощекотала мне ухо… Я хихикнул: «Ты чего?» – А она: «Ты почему не спишь?» – А я: «Я сочиняю сны…» – А она: «Ты, что ли, сочинитель?» – «Ну да, я писатель и художник!»

И в тот самый момент я понял, что судьба моя решена – и я непременно стану писателем, сочинителем всяких занимательных и увлекательных историй. Моя жизнь сразу приобрела смысл.

Очень скоро я научился не только читать, но и писать. Правда, долго еще я только рассказывал придуманные истории, но потом начал их записывать. Когда я отдыхал в пионерских лагерях, то особенно много сочинял там – потому что по вечерам, уже после отбоя, когда воспитатели или вожатые выключали в спальнях свет, ребята начинали рассказывать друг другу всякие смешные и страшные истории. В основном, страшные. Мои истории были лучше всех, я придумывал их тут же, недолго раздумывая, они словно сами рождались в моем воображении – и слетали с языка. Это были истории про вампиров, про чертей-невидимок, про загипнотизированных детей-близнецов, про влюбленного людоеда, про сумасшедшего директора школы и про многое, многое другое.

А когда я учился в пятом классе, я написал свою первую повесть – «Тайна Чёрной степи». Она мне приснилась, а утром я ее записал в тетрадку – и в тот же день принес в школу, пустил в классе по рядам. Героями повести были американские шпионы и советские контрразведчики, на каждой странице были также картинки. Помню, что все шпионы у меня разгуливали по улицам советских городов с сигарами в зубах и в черных очках. Чтобы сразу было видно, что это шпионы. Принес я, значит, эту тетрадку в школу, ребята прочитали – и потребовали, чтобы я назавтра принес продолжение. «А если не принесу?» – спросил я. «Тогда лучше вообще не приходи», – припугнули меня пацаны. И мне пришлось писать продолжение – «Конец Голубого Креста» – тоже про шпионов.

Так продолжалось года полтора. Потом я увлекся поэзией, сочинял декадентские стишки и дарил их кареглазой девочке Гале, своей однокласснице. Помню, там были такие строчки:

Ну и так далее. Позднее, когда я уже учился на втором курсе мединститута, эти стихи были опубликованы в подпольном машинописном журнальчике, который мы выпускали с друзьями. Журнальчик пользовался недолгим успехом в кругу таких же юных диссидентствующих озорников. Но вскоре нас разоблачили и развенчали, журнальчик прикрыли, а в краевой газете появилась гневная статья, где приводилась та самая цитата из моих ранних стихов, и автор статьи восклицал: «Где, в какой среде рос и воспитывался этот моральный урод?!» Обидно, конечно, но, с другой стороны, ведь это была моя первая публикация…

Потом я начал писать психологические рассказы в духе Леонида Андреева и Достоевского. Некоторые из них были опубликованы в институтской многотиражке и в краевой молодежной газете. Посещал я литературную студию, печатался в краевом альманахе. Особенно много рассказов я сочинил в деревне Тинской, где работал врачом в краевой психоневрологической больнице. Потом был литературный институт (заочное отделение), первая книга, вступление в Союз писателей. И вторая книга, и третья. Ну и так далее.

– Так ты стал писателем-профессионалом? – ободряюще подмигнул мне адвокат.

– Ну… не знаю… наверное. Книги выходили, гонорары были неплохие… особенно поначалу. Писал в разных жанрах – рассказы, повести, пьесы, был даже один роман. Но должен признаться – я продолжал относиться к писательскому ремеслу, как к игре. Мне всегда нравилось просто – сочинять, выдумывать… но я никак не мог отнестись к этому всерьез. Потому и выбрал для жизни профессию врача-психиатра, чтобы не сковывать себя пафосной ролью писателя… Литература как долг, служение – всё это меня стесняло, смущало, казалось не очень даже приличным… И сейчас мне тоже так кажется, честное слово. Вероятно, поэтому я никогда не хотел быть начальником, руководителем… Никаким! Никогда не был членом партии… Никакой! Я всегда был… как бы это сказать точнее?.. уклонистом! Я всегда уклонялся от активных ролей, от гражданской ответственности… И патриотом был плохим… Отшучивался: «Фашистом можешь ты не быть, но патриотом быть обязан!» Любая общественная деятельность меня отвращала. Я никогда ни к чему не относился всерьез.

Конец ознакомительного фрагмента.