Все ждали, как поступит Гнатенков. Он поступил так. Он сказал дочери: или езжай в город учиться, или оставайся здесь, но сейчас же выходи замуж, не то опять будет беда. Катя не хотела ехать учиться в город, у нее на это были свои резоны, что же касается замуж — была не против, потому что ко всем возможным женихам Золотой Долины имела одинаковое отношение, о чем и сказала отцу. «Но надо ж выбрать по сердцу!» — сказал Илья Трофимович, не глядя на дочь. А Катя объявила: пусть каждый, кто хочет на ней жениться, придет поговорить с ней.

Двадцать восемь мужчин побывали в доме Гнатенкова, в их числе оказался и пятнадцатилетний Костик, сын заведующей клубом Раисы Андреевны Райх, и отец шестерых детей Хворостылев, и сторож сельповского магазина старик Блюев, рассказывавший о себе, что участвовал в сражении при Мукдене, служа на миноносце «Очаков».

Прошли все кандидаты, через сутки Катя должна была сделать выбор и сообщить о нем. Не выдержал напряжения и был увезен матерью в городской психоневрологический диспансер пятнадцатилетний Костик. Хворостылев плакал и прощался с детьми, гладя их по головам, жена же его тихо и спокойно смеялась. Старик Блюев попросил у племянника дать ему напрокат видеомагнитофон и, сколько можно, кассет порнографического содержания (племянник их кучу из города навез). Двенадцать часов подряд старик Блюев в помещении магазина, где был телевизор, смотрел это дело и к исходу двенадцатого часа вышел на крыльцо и выстрелил в звездное небо холостым зарядом из винтовки системы Мосина. Что он этим хотел обозначить — неизвестно. Участковый милиционер Яшмов, услышав ночной выстрел, подчиняясь внутренней самодисциплине, встал с постели, оделся в мундир и пошел на звук. Он увидел старика Блюева с искрящимися глазами и с винтовкой в руках.

— Кто стрелял? — спросил Яшмов.

— Я стрелял.

— А чего?

— Да так!

— А-а... — сказал Яшмов и побрел досыпать, ничему на свете не удивляясь.

И вот Катя объявила: она выбирает Антона Прохарчен ко.

Все не то чтобы ахнули, но призадумались. Из всех подходящих (не учитывая Костика, Блюева и Хворостылева) он, пожалуй, был самым неподходящим. Малоросл, конопат, сын бестолковых родите лей, брат двух таких же конопатых сестер — семья была не коренной, пришлой, поэтому они и были конопаты, но, пожив в Золотой Долине, стали, как и другие девушки, очень миловидны, и веснушки их даже украшали.

Антоша Прохарченко служил помощником метеоролога Иешина. Бывший совхоз «Золотая Долина», получив самостоятельность и назвавшись Товариществом с Ограниченной Ответственностью, не доверяя официальным прогнозам погоды, которые на его территории никогда не сбывались, завел собственную метеостанцию. Но метеоролог Иешин, раз уж о нем зашла речь, приехал больше не ради метеорологии, а ради написания романа в четырех частях с помощью метода лингвомедитации. В каждом томе должно быть восемьсот страниц, первый близился к завершению. При этом-то человеке и работал вполне несерьезно Антон Прохарченко. Он был, как и Гнатенков, ранен, но в условиях мирной военной жизни, когда служил в армии на территории России, — случайной пулей на стрельбище. После ранения он остался хромым.

— Хромой? — переспросил Невейзер.

— Та не дюже хромой! Буде надо — и побегит! — сказал Гнатенков с грустью.

По правде сказать, Антон не имел привычки бегать и в ту пору, когда у него были здоровые ноги. Да и родители его были не столь бестолковы, сколь неторопливы, слишком просты и доверчивы. Отец Антона Василий Антонович Прохарченко работал на конюшне городского ипподрома и вот однажды, выпивая в винном подвальчике вечером, наткнулся слухом на рассказ человека, щедро сорящего деньгами, о какой-то необыкновенной службе. Оттеснив прочих, Василий Антонович стал выспрашивать подробности. Человек с удовольствием рассказал, что жил он в селе Золотая Долина и зарабатывал в заказнике-заповеднике тем, что держал лошадь. «Содержал, значит?» — уточнил Василий Антонович. «Содержали другие, а я держал!» — сказал человек. То есть, когда приезжавшее начальство желало сняться в конном виде, он должен был держать за повод лошадь и при этом не попасть в кадр, значит, повод длинный, и удерживать лошадь приходилось даже не на поводу, а на одном авторитете. Но это еще не все. В речку Ельдигчу впадает живописный ручей шириной в устье около семи с половиной метров. И вот держатель лошади, облачившись в подлинный костюм начальника, перепрыгивал с лошадью через этот ручей, а потом получалась фотография, что это сам начальник прыгает через ручей. «Комбинированная съемка!» — объяснил держатель лошади. Но он устал от этой работы, от постоянного пьянства и шальных денег и вот уезжает навсегда к чертовой матери в Нерюнгри, где у него любимая женщина, которая ждет его вот уже шесть лет и присылает письма по три штуки каждую неделю до востребования. «Хочешь — валяй на мое место! — предложил он Василию Антоновичу. — Как специалиста возьмут за милую душу! Тут же дом тебе выделят, огород и все такое!»

И Василий Антонович, деревенский уроженец, тоскующий по земле, загорелся, в одночасье собрал семью и имущество, сдал государству квартиру безвозвратно и безвозмездно и явился в Золотую Долину. Долго, очень долго смеялось над ним местное начальство: в современно-индустриальном совхозе никогда не бывало ни одной лошади, даже егеря заказника-заповедника ездят на мотороллерах, а зимой — на мотосанях. Но вникнули в положение Прохарченко и вообще призадумались. И выделили ему таки дом с огородиком и купили лошадь в самом деле. И Прохарченко действительно стал держать лошадь за повод, когда приезжало начальство, и оно с удовольствием снималось в конном виде. Прыгать, правда, не пришлось, потому что никакого притока у Ельдигчи не оказалось, она и сама во многих местах была даже уже семи с половиной метров, но из-за прибрежной густой осоки прыжка никак нельзя было осуществить. Когда начальственные времена кончились, Василий Антонович не потерял занятия, лошадь его оказалась полезной общему хозяйству села, и он всегда был при деле, поэтому мнение о его бестолковости основывалось не на сегодняшнем его вполне уважаемом положении, а на памяти о том, каким потешным образом он очутился в Золотой Долине. Директор же товарищества, бывший директор совхоза, Даниил Владимирович Моргунков в последнее время всерьез обдумывал предложение Гнатенкова о создании в селе казачьего круга (с конницей), о приписке к казачьему сословию — с тем, чтобы побрататься с великими казачьими кругами, донским или днепровским, или какие там есть еще, чтобы посетовать на свое сиротство среди инородного населения и попросить гуманитарной помощи. Составлять подобные просьбы с пунктами и подпунктами, со ссылками как на объективные, так и субъективные обстоятельства Моргунков наловчился еще в государственное время. Но его смущало: не потребуют ли донские или днепровские казаки их репатриации или, наоборот, не захотят ли подкрепить сиротствующее казацкое племя своей живой силой, расселив ее на пустующих плодородиях Золотой Долины?..

Антон был в отца — доверчив. Когда в армии его ранило на учениях, хирург в госпитале пошутил: «Помещен ты сюда, солдатик, как самострел, то есть членовредитель. А есть никому не известный секретный приказ министра обороны номер шестьсот шестьдесят шесть „б“ оперировать членовредителей без наркоза. Готовься!» «Я не сам, меня другой...» — робко возразил Антоша. «Другой? Да знаешь ли ты, что этими словами разглашаешь военную и государственную тайну, нарушая священную воинскую Присягу? — закричал хирург. — Тебя тем более надо без наркоза резать, приказ номер шестьсот шестьдесят шесть „в“!» «Ну, режьте», — сказал Антон, закрыв глаза и стиснув зубы. Хирург так удивился его характеру, что и в самом деле решил попробовать провести операцию без наркоза и начал, но пришлось все-таки применить наркоз, потому что у Антона от болевого шока сердце стало замирать, хотя он и не пикнул.

После армии он жил как-то равнодушно, спокойно — так всем казалось, — будто ничего на свете его не интересует. Все свободное время пропадал на чердаке, что-то там делал, никого туда не пуская.

Как бы то ни было, он выбран Катей, свадьбу назначили на конец лета.

К Антону приставали, спрашивали, о чем он говорил с невестой. Он отмалчивался.

Но и остальные двадцать семь не могли ничего определенного сказать о своих беседах с Катей. Врали — кто что, и было видно: врут.

На самом деле сватовство совершалось так: каждому, кто входил, Катя предлагала почитать книжку, посмотреть телевизор, послушать радио или магнитофон, а сама садилась на диванчик, поджав под себя ноги и вглядываясь в пространство. И никто — ни один! — не решился заговорить, хотя готовился: книжку не читал, телевизор не смотрел, радио или магнитофон не слушал, — думал, потея или, наоборот, холодея, в зависимости от свойств организма. Антоша же с неподдельным интересом выбрал книгу из множества имеющихся у Кати, с неподдельным интересом стал читать ее. Катя, просидев час или два, отобрала у него книгу, сказала: «Ладно, ступай!» — и щелкнула, как маленького, щелчком по лбу, хотя Антоше было уже, между прочим, двадцать три года.