Узнав, что министр предполагает назначить меня членом суда в Саратове, А. В. Филиппов лично ходатайствовал перед Муравьевым об оставлении меня в Самаре, где предвиделась вакансия члена окружного суда, причем Филиппов сказал, что избрание меня окружным судом вполне обеспечено. Муравьев на назначение мое в Самаре не соглашался, сказав, что удобнее будет, если я уеду оттуда.

7 января 1904 года я получил телеграмму от Чаплина о моем назначении членом суда в Саратове. Надо было подчиниться. Как обыкновенно бывает в таких случаях, начались проводы, речи, и, наконец, после двадцатисемилетней жизни в Самаре, мы ее оставили.

Расставаясь в воспоминаниях с Самарой, мне хотелось бы упомянуть о наших близких друзьях, о целом ряде интересных лиц, о кристаллически чистом покойном Алексее Ивановиче Самойлове 284 , милом Константине Павловиче Молгачеве 285 , так трагически кончившем свою жизнь докторе С. О. Ярошевском, докторе Капелянском, докторе Крылове, впоследствии члене Государственной Думы 286 , интересной Александре Леонтьевне Бостром (по первому мужу графине Толстой, урожденной Тургеневой) 287 , матери писателя графа Алексея Николаевича Толстого, да и о самом Алексее Николаевиче, который часто, будучи подростком, гостил у нас в Самаре.

Самарский уезд, в особенности его северная часть, крайне интересен в этнографическом отношении; население в нем самое пестрое: русские, немцы-лютеране, чуваши, мордва и татары. Еще был один элемент, однодворцы, так называемые панки, то есть потомки обедневших дворян, которым правительство отвело землю в Самарском уезде. Эти панки сами обрабатывали землю, жили крестьянской жизнью, и некоторые из них даже были неграмотны, но носили древние, родовитые фамилии: Шаховские, Черкасские, Трубецкие, Ромодановские и так далее. Мужчины большею частью теряли свой дворянский облик, среди женщин же часто попадались лица, свидетельствовавшие о расе и дворянском происхождении.

Панки пользовались правом участия в дворянских выборах. Жаждавшие пробраться в предводители дворянства (например граф Николай Александрович Толстой, отец нынешнего писателя Алексея Николаевича). Ко дню дворянских выборов посылали за ними лошадей, привозили их в Самару, наряжали во взятые напрокат фраки, в которых те торжественно являлись в дворянское собрание, голосовали за кого велели, угощались. Потом, по окончании собрания, фраки с них снимались и отдавались обратно, а панки отсылались домой.

Они жили в моем участке. Я часто с ними сталкивался, так как они пользовались еще одной, довольно печальной, льготой. За малейшую кражу, мошенничество, хотя бы на сумму одного рубля, они имели честь судиться высоким судом присяжных заседателей и подвергались б'oльшим наказаниям, чем простые смертные, судившиеся в волостном суде.

Как я сказал, Самарский уезд был очень пестр в этнографическом отношении, но такое же разнообразие было и в религиозной массе, много сект, начиная со старообрядцев и кончая хлыстовщиной. Были даже огнепоклонники среди чувашей. Последние официально, по принуждению, считались православными, их заставляли строить церкви, содержать духовенство; но искренно они поклонялись своим богам. Добродушный, крайне темный, забитый народ жил в буквально темных помещениях, так как топили их «по-черному»: дым не выходил из трубы, а шел прямо в избу, отчего почти все чуваши страдали глазами. Они пуще всего боялись власти и кокард. Слово «чиновник» приводило их в трепет. Этому способствовали всё старое чиновничество, полиция прежних времен. Заседатели судов неимоверно их обирали.

Когда я в первый раз приехал в село Кошки Самарского уезда, то о бывшем самарском исправнике рассказывали массу анекдотов и, между прочим, один действительно произошедший факт. Проигравшись в карты и нуждаясь сильно в деньгах, этот исправник отправился в большое чувашское село. Предварительно послал туда, на двух лошадях, большой столб. Столб привезли ночью и свалили на площади. Утром чуваши узнали об этом и о том, что исправник собирается к ним. Стали гадать: для чего, мол, этот столб? Одни говорили, что будут подвешивать неаккуратных плательщиков податей, другие – что будут произведены обыски, найдут богов и развесят их на этом столбе.

Когда исправник приехал, чуваши поднесли ему, собрав, порядочную сумму денег, и он уехал. Оказалось, что в селе должен был быть базар, и к этому столбу имелось в виду приделать весы и меры.

Интересная черта, – желая кому-нибудь отомстить, чуваши вешались у него на воротах, считая, что этим они причиняют неприятелю самые тяжкие страдания: начнется таскание в полицию, по судам, а это медленное истязание, по их мнению, куда тяжелее смерти.

Начали они относиться с доверием к новым судебным деятелям еще задолго до моего приезда. Они рады были, когда дело уходило от полиции и поступало к «следующему» (так они называли судебного следователя). Многолетнее знакомство мое с чувашским народом дало мне возможность видеть все его хорошие черты, и еще раз я пришел к заключению, что нет плохих народов, что у каждого народа есть хорошие и плохие качества, что всё дурное не зависит от народа, а прививается ему всей его историей и разными государственными институтами.

Противоположность чувашам составляли немцы-меннониты 288 Переселенные при Екатерине II, они получили по большому наделу земли, обзавелись хорошим инвентарем, строили дома с черепичными крышами и удобными конюшнями, причем последние помещались под одной крышей с домом. Держали они себя с большим достоинством, власть признавали, но сама власть чувствовала, что с меннонитами нужно говорить по-человечески. Колонии меннонитов – Александрталь, Ниденталь и другие 289 – расположены были между Бормой с мордовско-русским населением и большим торговым селом Кошки с русским населением. Борма и Кошки поражали своей грязью, соломенными крышами; но как только начинаешь приближаться к немецким колониям, чувствуется, что едешь в какой-то другой мир. Кончаются русские селения со своими мазанками или разваливающимися избами. Кончаются кое-как вспаханные поля, начинаются сады, огороды, громадные дома и хорошо одетый и обутый народ.