Утром братья поведали ему о последующих событиях. Они признались честно: после того, как они свалили первого противника руки стали чесаться неимоверно, очень уж хотелось подраться! А тут вся троица вывалилась из-за поворота, и наткнувшись на своего коллегу, принялись пинать его ногами, обвиняя в трусости и предательстве.

– Если бы ты не убежал, – укоряли они бедолагу, – мы бы им, этим трусам не дали бы спрятаться в кусты…

Тут уж испанцы не выдержали и выскочили. Драться пришлось с превосходящими силами, да и презлющие были бандиты, так что пришлось нам напрягаться изо всех сил, у них еще и кастеты были, они пытались их одеть, но мы не дали, колотили их до тех пор, пока они не стали проситься.

– Что самое интересное, Влад, никто так и не вмешался в это дело. Понятно, надзиратели уже по своим конурам дрыхнули, но часовые на вышках видели всю эту свадьбу, и никто не только не выстрелил в воздух, но не пустил даже пар изо рта. Значит, заказано все это было! Нужно тебе теперь быть осторожнее, а мы по вечерам будем прогуливаться поблизости.

Владимир, сперва пожурил их за самовольство, но дальнейшие события показали, что инициатива братьев принесла неожиданно хорошие плоды. Дело в том, что бандиты так и не смогли разобраться, кто же их поколотил у туалета. Так как Макаров в барак возвратился довольно быстро, то у его противников появилась мысль, что тот, вообще, не участвовал в потасовках. Тогда, кто же это был? Избитые, чтобы оправдать свое полное фиаско, заявили, что против них выступили не менее шести человек. Из девятого барака никто не выходил, тогда откуда взялись эти шестеро? Поскольку охрана не вмешалась, уголовники стали подозревать, что их подставили надзиратели, ведущие, скорее всего, двойную игру. Эта мысль настолько ошеломила и напугала их, что они тут же оставили в покое строптивого русского и стали обходить его стороной. Эта первая победа была приятной во всех отношениях, но он понимал – это ненадолго.

Потянулись бесконечные, похожие друг на друга, как две капли воды тяжелые дни. Больше всего угнетала мысль о полной беспросветности такого существования, отсутствие всякой надежды на освобождение. И где ей взяться, такой надежде? Кто или что может повлиять на его участь в настоящее время, изменить ее к лучшему? Никто! Его друзья далеко, во Франции, но даже будь они здесь, они бессильны что-либо сделать. Остается только надежда на майора Мельвилля, но никто не знает, где он и что с ним случилось. Правда, когда Владимир еще был на свободе, до него докатились слухи об исчезновении самолета, на котором майор покинул долину Уэд-Кар-Ай. Их обстреляли арабы еще по пути в долину, как раз в тот момент, когда они пикировали на колонну Фарук-хана и повредили рули высоты. Возможно, наспех проведенный ремонт мог стать причиной повторной аварии, и в результате бомбардировщик «промахнулся» при посадке на аэродром, расположенный у самого океана и упал в Атлантику, где-нибудь далеко от берега. А может самолет рухнул где-то еще в горах Среднего Атласа, так и не долетев до своего аэродрома. На суде следователь военной прокуратуры лейтенант Лакрио договорился даже до того, что возможно в исчезновении Мельвилля тоже замешан сам Макаров. Лакрио в обвинительной речи нагородил столько обвинений против русского легионера, что в них отказались поверить даже явно настроенные против него судьи. Здесь и дезертирство из легиона с помощью арабов и шпионство в пользу Республики Риф, которая в данный момент уже не существовала, а ее вождь Абу-Эль-Керим сослан на далекий остров Реюньон в Индийском океане. И возвращение в армию вновь с единственной целью—шпионаж в ползу арабов, один из которых по имени Можей Орк его сообщник. Лейтенант Бретонье сразу раскусил вероломного араба и сделал попытку арестовать его, чему помешал легионер Макаров, зверски избив офицера. Чтобы положить конец преступным действиям легионера, Лакрио просит применить для него высшую меру. Перед председателем суда теперь встала задача смягчить приговор, с чем он блестяще справился: пять лет каторжных работ без права свиданий и переписки. Итак, теперь он здесь, за колючей проволокой, которая отрезала его от прошлой жизни, от друзей, которым он не в силах даже послать весточку. На что ему надеяться? Конечно же, на побег, но об этом пока еще рано говорить, он должен прежде все разузнать, изучить обстановку и, самое главное, найти единомышленников. Один уже есть, это Иван, его сосед по бараку, испанцы тоже хорошие ребята, но они новички, как и он. Иван пообещал свести его с надежными людьми, так как сам о побеге уже не думает. Пять месяцев не так уж много, он будет терпеть. Тебе можно бежать, ты арабский понимаешь, поэтому сможешь уйти. А я? Схватят тут же! Владимир с ним согласен; сам он уже принял решение, теперь нужно ждать подходящий момент. Пока же не раскисать, главное – не впасть в тоску и уныние, эти отвратительные спутники неволи до добра не доведут. Они не только подорвут здоровье, но и отнимут боевой дух. Сейчас он отдает себе отчет в том, что сложившееся противостояние в бараке несет прямую угрозу его жизни. Но, что же делать? Попроситься в другой? Бросить этих несчастных на растерзание уголовникам? Нет, он будет бороться, а для этого нужно попытаться изменить соотношение сил в свою пользу. А пока он ищет союзников и присматривается к окружающим.

А Н ГЕ Л Х Р А Н И Т Е Л Ь

Георг Дюбуа проснулся, когда над деревушкой Кунан еще висели предрассветные сумерки, и вышел во двор. Он привык подниматься рано, от этого день становился предельно большим и успеть можно очень многое; многое, но не все, учил его Каспар, его названный отец. Нехорошо это – сделать все. Как только небеса заметят такой момент, они тут же заберут тебя к себе, ибо человеку, который все переделал на земле оставаться на ней нет никакого проку. Он будет мешать остальным: путаться под ногами и показывать им, как бездельник, дурной пример. Он прошел по двору и остановился; его ранние подъемы совсем потеряли смысл, после того как в их селе организовался колхоз. Всю крупную живность свели туда, в наспех сооруженную ферму и ему не осталось почти никаких дел во дворе, населенном одними курами. Правда, потом те, кто все это затеял, одумались и коров вернули, а лошадь и овцы остались на ферме. Иногда Георг навещает своего бывшего кормильца; при последнем свидании признал: дела у мерина пошли намного лучше, у него даже немного заросли шерстью следы от постромок. После того, как из района стали присылать трактор на пахоту, жизнь кунанских лошадей перешла в иную плоскость. Самым трудным делом стали телеги с зерном и сеном, но это уже не букер* по тяжелой, пересохшей от летнего зноя земле. Кажется, мерин несколько раздобрел и раздался в боках, но хлеб старый Дюбуа носит ему исправно.

Вчера он предложил внуку Василию съездить с ним в Евпаторию; он давно полюбил этот маленький городок, и теперь разлука с ним на срок более двух-трех месяцев становилась тягостной. Может быть оттого, что он напоминает ему Марсель – место, в котором прошло его детство, период его жизни настолько отдаленный, что память о нем уже едва теплилась и лишь иногда, зыбко и неясно пробивалась в стариковских сновидениях. Сны в его возрасте примечательны тем, что не всегда удается четко разделить – это уже снится или пока наяву продолжаются воспоминания, вызванные копанием в сокровенных уголках все еще ясной памяти. Конечно же, море в первую очередь придает Евпатории сходство с тем, далеким уже во всех отношениях городом и еще цветущие акации на набережной. Там тоже были деревья, он уже не совсем уверен какие, скорее всего, каштаны или может платаны. Здания на марсельской набережной несопоставимы по размерам с этими, но память услужливо стирает всякие архитектурные и объемные различия. Он родился в Марселе, где прожил тринадцать коротких детских лет и отправился на войну в далекую Россию, чтобы отомстить за своего деда, боевого генерала воевавшего под началом великого императора. Отправился, чтобы остаться в ней навсегда, вместе с десятком своих товарищей по оружию. Бросил их родной брат отца капитан Самуэль неподалеку от Ак-Мечети, откуда вынеслась сотня русских казаков в тот момент, когда они набирали пресную воду в прибрежной балке. Но дело было не только в казаках или, скорее всего, вовсе не в них. Самуэль Дюбуа, как после стало известно, специально оставил своего племянника на чужом берегу: в случае невозвращения Георга во Францию наследником всех богатств семейства Дюбуа становился сам Самуэль. Они все остались в этой затерянной в тарханкутской степи деревушке, поскольку упорно дожидались своего судна, считая, что их бросили совершенно случайно. Это бесполезное ожидание тянулось больше месяца, и за это время эскадра союзников покинула Черное море. Так они стали жителями России, обзавелись семьями и расселились по городам и селам Крыма. Из той первой команды в живых уже нет никого, кроме самого Георга, он был самым юным на корабле, ему же выпала печальная участь закрыть глаза своим товарищам, когда пришла их последняя минута. И тогда же он поклялся каждому из них, что он позаботится об их семьях. И он так и делал по мере сил, пока ему самому не стукнуло девяносто, что, конечно же, освободило его от прежних обязательств. Теперь он тоже попадает в категорию людей, нуждающихся в помощи, но Георг изо всех сил старается смотреть за собой сам, и пока что это ему удается.

Вот и сегодня он сам запряг Кешу в тележку и уложил корзину с подарками для евпаторийских родственников и друзей. А какие подарки из села для горожан, кроме провизии? И сейчас там яблоки, виноград, лук и чеснок – все со своего огорода. Да еще рыба и куриные яйца. Они выехали задолго до захода солнца, рассчитывая на следующее утро добраться до города. Ослик Кеша, как и его хозяин, давно уже преклонного возраста, очевидно, поэтому он не попал под коллективизацию, но он еще достаточно силен для двух седоков и небольшой поклажи. Однако на небольших подъемах внук шагает рядом с тележкой, а там, где круче, спешивается и Георг, несмотря на бурные протесты мальчика.

– Василий, я прошу тебя, перестань возмущаться, – останавливает его Георг, – если бы ты только знал, какое это удовольствие пройтись, хотя бы полверсты. А больше я и не прошу. Но внук почему-то не верит, что деду в его девяносто доставляет удовольствие идти пешком. Ничего, думает Георг, доживешь до моих лет, поверишь. Правда, недавно он с огорчением заметил, что эти полверсты с каждым разом даются ему все труднее.

Ему вдруг подумалось, что это, наверное, последняя поездка в город, и от такой мысли душа его опечалилась. Но если бы он высказался на эту тему перед своим другом священником Никифором, то наверняка получил бы суровую отповедь в том духе, что никогда не пытайся сам определить время своего ухода, ибо это в руках Всевышнего, он знает твой срок. Но если ты будешь сам его называть, то на небесах могут подумать, что ты его призываешь таким образом, и тебе и впрямь уже пора. Раз ты так настаиваешь. Но вот тебе вместо твоей ереси. Яко неплодную смоковницу, не посеци мене, Спасе, грешнаго, но на многая лета пожидание ми даруй, напаяя душу слезами покаяния…Запомнил? Вот и повторяй ежечасно, сын мой. Отец Никифор – опора для Георга с первых дней их знакомства. И сегодня он должен с ним встретиться; он уже чуть было не подумал – последний раз, но вовремя спохватился.

Теперь ему припомнились все их попытки вернуться домой во Францию. Самое лучшее – уйти морем в Болгарию, но для этого нужно найти лодку на десять человек. В Карадже такой не оказалось, но они отыскали подходящую в Ак-Мечети, и хозяин лодки назвал вполне приемлемую для них цену. Остановка была теперь за деньгами, к счастью, их прекрасно выручала сплетенная ранее сеть. Выловленную за ночь рыбу их новоиспеченные жены успешно продавали в городе. Второе условие – выучить русский язык, хотя бы настолько, чтобы сойти за серба или болгарина – уже через месяц было перевыполнено. Каспар под «страхом смертной казни» запретил морякам общение на привычном французском; теперь стоило посмотреть, как ужасно косноязычничая, гримасничая, помогая себе пальцами и головой Ронсед, объяснял Фломажо, что он не может дать ему табаку, потому что у него его просто нет. Все вокруг покатывались со смеху, тем более, что все были уверены: табак есть, просто прижимистый Ронсед изо всех сил изображает непонимающего. Фломажо, наконец, тоже раскусил притворщика.