Моей маме немного за семьдесят (она не придает значения мелочам вроде дат). Она любит игры: от карточных типа «джин рамми» [5] до водного поло. Она обожает заключать пари и всегда выплачивает деньги, если проспорила. Однажды мама поставила на выигрыш одной футбольной команды, а когда та продула, отправила чек на сумму один доллар моему другу Джеми. Сейчас она – риелтор на пенсии, блондинка, одевающаяся не красиво, а удобно. Мамин рост – 161 сантиметр. Она вырастила меня и обоих старших братьев в Виланове, на Вудден-Лэйн, в доме, купленном в год, когда вышел фильм «Выпускник» – второй в списке ее любимых фильмов (с пьедестала десятилетия спустя его вытеснила «Красотка»).

Сорок девять лет спустя мама звонит из той же самой кухни, чтобы выяснить, как перевести бонусные мили со счета моего отца на ее. У моего отца, чьи пижамы я до сих пор ношу, на счету скопилось 3300 [6] миль – достаточно, чтоб хоть салат «Цезарь» на борту есть. Мама услышала от подруги, будто мили можно переводить даже после смерти. И она хотела дать мне номер папиного аккаунта, чтобы я их перевела.

Я очень хотела ей помочь. Но только не в этом вопросе.

Так же, как и мама, я ненавижу мелкий шрифт, забываю любые пароли и боюсь официальных бланков. Честно говоря, я вместо того, чтобы заехать в отдел транспортных средств, продолжаю пользоваться просроченными водительскими правами, хотя Эдвард говорит, что все можно сделать онлайн. Можно подумать, это что-то меняет! Я бы лучше помогла маме разговорами об отце, которого мы называли Грини (Зеленый) – прозвище прилипло к нему еще в колледже после неудачного похмелья. Я бы хотела, чтобы мама рассказала, как после его ухода жизнь потеряла краски, как скучно стало куда-то выбираться, смотреть игры «Филадельфии Филлис» и пить водку в горах в одиночестве. Я хочу услышать, каково это – жить без него после пятидесяти лет вместе. С кем она играет в карты? Но Мэри Корриган не такая. Ей это не нужно – ни сейчас, ни раньше. Ей нужно лишь личное пространство, церковь и время, а сегодня – еще и поговорить о закрытии банковских счетов, возврате папиного арендованного «Бьюика», прежде чем спишут плату за еще один месяц, и об этих бонусных милях.

Пока мама диктует номер, а я делаю вид, будто записываю его, я воображаю, как Грини вклинивается в нашу беседу и спрашивает о Персиковой Джорджии и о Медвежонке Клэр. Он произносил их имена с такой гордостью, словно они чемпионки мира по боксу или победительницы Суперкубка. Но тут я отвлекаюсь на внедорожник соседа – он ждал девочек, чтобы отвезти в школу.

– Где мой рюкзак? – спрашивает одна из «суперзвезд», поднимаясь наверх. Ее голос звучит обвиняюще.

– Я не знаю. Где ты искала? – отвечает Эдвард фразой, почерпнутой из методики Монтессори для начальной школы.

– Ма-ам! Где мой рюкзак?

Я закрываю рукой телефон.

– Где ты уже искала?

– Я оставляла его у двери!

Я попалась на удочку. «Мам… – Во рту металлический привкус крючка. – Я тебе перезвоню». Я не успеваю пройти и половины лестницы, как замечаю лямку портфеля, выглядывающую из шкафа.

– Серьезно?! Он прямо здесь!

– Уф! – Клэр открывает входную дверь, и лучи утреннего солнца скользят по волосам. Матерь Божья, неужели это вши?!

Прежде чем я успеваю это проверить, обе девочки выходят из дома, хлопнув дверью. В стуке дверного молотка даже угадывается ритм, характерной для хеви-метал-группы «Black Sabbath». Пройдет несколько часов, дочери вернутся, и нам представится очередная возможность побыть вместе, поругаться или провести вечер, вытравливая вшей.

По кухне носится Херши, вылизывает из скорлупы остатки белка. Жир на сковороде уже остыл и побелел. Я еще не смотрелась в зеркало и не завтракала, а Эдвард уже стоит у дверей, чистый, гладко выбритый и невозмутимый.

– Уже уходишь? Отлично.

Уже через четыре секунды я останусь одна в доме, который только что буквально звенел от напряжения.

Муж открыл дверь, и я почувствовала себя свободнее.

– Видишь эту грязь? Вот, чем я буду заниматься, когда ты уйдешь. Сперва выкину всю яичную скорлупу, а потом встану на четвереньки и буду вынимать клочья собачей шерсти из-под стола! Руками!

– Нам стоит купить маленький пылесос.

Так вот решение всех проблем! Пылесос!

Собака залаяла. «Херши!» – прикрикнули мы одновременно. Она залаяла снова. Эдвард взглянул на часы.

– Покормить ее?

– Я справлюсь.

Ненавижу себя за то, что стала такой: удобной, надоевшей занудной женушкой, к которой идеальный Эд вынужден возвращаться каждый день домой. Думаю, пора с этим покончить.

– Я позвоню после встречи. Мы что-нибудь придумаем, Келли, – сказал муж, имея в виду все сразу.

Ага. Я смотрела, как муж уходит, и не могла верить человеку, платившему детям за уход за их собственной собакой.

Я кормлю Херши. Голова раскалывается. Со мной это часто бывает – перед сном я люблю выпить чего-нибудь покрепче – текилу с лимоном или виски с тоником. Эдвард говорит, алкоголь плохо влияет на сон и утро следующего дня, но мне не до размышлений об этом. Я пью три таблетки обезболивающего и опускаюсь в мягкое, некогда любимое кресло. Сейчас я сижу в нем, если не вижу выхода. Мое сочувствующее кресло, кресло грусти, кресло капитуляции. После смерти Грини я проводила в нем много часов, обращаясь к Херши за любовью, обещанной миссис Джуди, пялясь в дурацкие телевизионные шоу и составляя списки дел, которые, вероятнее всего, я никогда не выполню. Губы сжимаются в ниточку, а в груди образуется ком. Я сейчас заплачу. Ну и пусть, кому какое дело? Здесь нет никого, кого моя слабость нервирует.