Шрифт:
Японец вошел, неслышно прикрыв за собою дверь, и низко поклонился. У него были живые темные глаза и плоское лицо, сплошь исхлестанное тонкими морщинами. Оно напоминало большую ладонь.
— Господину снова нужна моя помощь? — спросил толмач. — Я шибко рад.
По-русски он говорил почти чисто.
— Садись, Такимура. — Резанов кивнул на свободное кресло и пододвинул толмачу коробку с вялеными финиками, которые тот очень любил. — Прошлый раз ты сказывал мне, что родился в Нагасаки.
— Так, так, господин.
— И много в твоем городе чужестранцев?
— Не ведаю, господин. Они живут совсем одни, и стража редко пускает их в город. И не всех вместе.
«А голландцам-то, знать, не сладко приходится, — подумал Николай Петрович. — Как-то нас примут?»
Он взял со стола книгу в сафьянном переплете и раскрыл ее на странице, где была помещена карта Нагасакского залива.
— Узнаешь?
Японец вгляделся и покачал головой.
— Много неправды. Тут, и тут, и тут. Худая карта.
— Знаю, брат, да лучшей-то нет.
— Книга о моей стране? — заинтересовался толмач.
— Да, ее написал европеец по фамилии Кемпфер. Он бывал в Японии. — Николай Петрович встал и прошелся по каюте, поглаживая чисто выбритый подбородок. Потом круто повернулся к толмачу. — Кемпфер пишет, что у вас в стране два императора: духовный и светский. Который же из них главный?
Японец закрыл глаза, и голова его ушла в плечи, как у черепахи, на которую вдруг свалился камень.
— Не надо, господин, — забормотал он, — как можно червяку говорить о богах, говорить о солнце? Пусть лучше господин вырвет мне язык.
Ужас толмача был столь неподдельным, что Резанов махнул рукой:
— Ладно. А к слову, о языке. Где ты так навострился лопотать по-нашему? В Петербурге, поди?
— Раньше, господин. Моя три года лови рыбу на Уруп, такой остров. Там много ваший рыбак. — От недавно пережитого испуга толмач даже стал коверкать русскую речь.
Резанов потрепал его по тощему плечу и засмеялся.
— Ну бог с тобой, успокойся. Вернемся к словарю, зачем я и позвал тебя.
Николай Петрович сел за стол, пододвинул к себе стопку бумаги и обмакнул в чернильницу остро очиненное лебединое перо.
ГЛАВА 5
Близость большой земли почувствовалась еще прежде, чем открылись взору берега Бразилии. Свежий материковый ветер принес вдруг на «Надежду» целую стаю бабочек. Стая опустилась на белые паруса, и они расцвели, загорелись дивными красками. Словно кто-то невидимый, без разбору макая кисть в алое, голубое и желтое, вмиг прошелся по огромным промытым холстам.
Матросы глазели на это чудо, онемев и на время забыв про работу.
А полчаса спустя раздался и крик марсового [14] :
— Земля-я-а!
По курсу лежал остров Св. Екатерины. Он был милях в тридцати [15] . Но сильное встречное течение увлекло корабли так далеко к северу, что они должны были лавировать еще целый день и лишь тогда смогли стать на якорь в проливе между островом и материком.
Тотчас на «Надежду» приехал командир «Невы» капитан-лейтенант Лисянский, тридцатилетний здоровяк с буйной шевелюрой и открытым лицом. Вслед за ним с берега прибыл с поздравлениями комендант крепости. Крепость, как и тенерифская, называлась Санта-Крус, только в ней хозяйничали не испанцы, а португальцы.
14
Марсовый — матрос-наблюдатель. Марс — площадка на мачте.
15
Морская миля равна 1852 метрам.
Офицеры и посольская свита, собравшись в кают-компании, пили вино и рассказывали анекдоты. Говорил граф Федор Толстой:
— Государь Петр Великий, светлая ему память, как известно, не чаял души в Меншикове, хотя сия привязанность не мешала ему частенько поколачивать светлейшего князя палкой. Как-то промеж них вышла изрядная ссора, в которой Меншиков крепко пострадал — царь разбил ему нос и поставил под глазом здоровенную дулю. А после того выгнал со словами: «Ступай вон, щучий сын, и чтоб ноги твоей у меня больше не было!» Меншиков, ослушаться не смея, исчез, но через минуту снова вошел в кабинет… на руках.
Офицеры засмеялись; один Лисянский сидел трезвый и неулыбчивый.
— Что-нибудь приключилось? А, Юрий Федорович? — спросил его Толстой, и все повернулись к командиру «Невы».
— Господа, — Лисянский поднялся, — я должен огорчить вас. В последнем переходе выяснилось, что на вверенном мне корабле повредились фок- и грот-мачты [16] . Я полагаю, что замена их может задержать нас на несколько месяцев.
Наступило напряженное молчание. Потом кто-то сказал:
16
Грот-мачта — самая большая мачта на корабле; фок-мачта — следующая за грот-мачтой.