И ведь не скажешь, что я не стараюсь. Стараюсь! Еще как! Только эффект получается обратный. Чем больше усилий я прикладываю, чтобы мои подопечные испытывали как можно меньше неудобств и боли, тем быстрее мне указывают на дверь.

Может, попробовать себя в чем-то другом? Но в чем? Без магии ничего, кроме грязной работы, мне не светит. Вот и выбирай – или подавальщицей в трактир, или шлюхой в бордель. Впрочем, это почти одно и то же.

– Мы на месте, тера! – раздался голос извозчика, и пролетка остановилась.

Я недоуменно отодвинула шторку. Неужели так быстро доехали? Точно. Старая выцветшая вывеска с изображением толстой утки качалась на ветру, хмуро отсвечивая грязно-серым фоном. Обшарпанные фасады окрестных домов неприветливо смотрели на мир маленькими, узкими окошками, в сточной канаве плавали обрывки газет и мелкие щепки.

На Карстерс-роуд ничего не изменилось. Казалось, жизнь этой улицы застыла в глубоком прошлом Старой эпохи, когда еще не было ни мобилей, ни бирольного освещения, ни прочих благ цивилизации.

– Спасибо, – поблагодарила я паренька, заплатив ему обещанные полрена.

– А поцелуй? – усмехнулся наглец. Его хитрые серые глаза лукаво блеснули.

– Перебьешься.

– Жаль, – притворно вздохнул парень. – А я уж было понадеялся, что встретил любовь всей своей жизни.

Он взмахнул кнутом, поторапливая крастов:

– Но! Трогайте, ресовы дети!

Я хмыкнула, наблюдая, как исчезает за поворотом легкая пролетка, а потом вздохнула, поправила сумку и толкнула скрипучую дверь гостиницы.

– Ба! Неужели мои глаза меня не обманывают, и это снова ты?

Громкий голос Папаши Дюка перекрыл гул обеденной залы, заставляя всех замолчать.

– Спешу порадоваться за твое зрение, оно все такое же острое.

Я улыбнулась старому знакомцу и подошла к стойке.

– Моя комната свободна?

– А как же? Вот как чувствовал, что ты появишься, выкинул вчера оттуда одного молодчика, – хохотнул Папаша Дюк, и его необъятный живот колыхнулся над стойкой. – Как жизнь, Кейт? Снова ищешь работу?

– Ты же знаешь, это мое любимое занятие.

Я усмехнулась и окинула хозяина гостиницы внимательным взглядом. За то время, что мы не виделись, Папаша Дюк ничуть не изменился. Он по-прежнему был огромным и толстым, как бочка, а его пудовые кулаки все так же легко могли свернуть шею любому расходившемуся постояльцу.

– Голодная?

– От твоей похлебки не откажусь.

Я расстегнула пальто и огляделась вокруг.

– Иди, присядь вон за тот столик. Тильда сейчас все принесет.

– Мне бы руки помыть.

А еще лучше, принять ванну. После слов теры Барни так и хотелось вымыться. «Как ты посмела положить глаз на моего мужа, неблагодарная дрянь? Думаешь, я не вижу, как ты на него смотришь? Хочешь втереться в доверие и прикарманить его денежки? Не выйдет! Пока я стою на страже интересов тера Барни, тебе ничего здесь не светит!»

Удивительно, как слепы бывают женщины, выдавая свои фантазии за реальность и принимая простую жалость и желание облегчить боль за притворство и ложь.

– Иди в мою конуру. Я пока отправлю Бетси прибраться в твоей комнате. Знаю, как ты на чистоте помешана.

– Спасибо. Ты настоящий друг, – с признательностью посмотрела на хозяина гостиницы.

– Иди уже, – проворчал тот.

Я улыбнулась и скользнула за его спину, к незаметной двери.

Берлога Папаши Дюка была темной и запущенной. На стульях висели мятые штаны и сюртуки, на столе валялись кипы бумаг, окно было мутным и засиженным мухами, а на полу лежал пыльный, давно не чищеный ковер.

Протиснувшись между креслом и комодом, я скользнула за ширму и включила воду. Небольшой нагреватель утробно загудел.

М-мм… Красота!

Я подставила ладони под струю воды и прошептала:

– Все беды и обиды уходите прочь, пусть душа расправит крылья и минует жизни ночь.

Старый наговор, которому научила меня Жильда, помог расслабиться и забыть о неприятностях. Не знаю, самовнушение тому виной, или еще что, но после этого немудреного ритуала мне всегда становилось легче.