День двадцать второго июня 1941 года Отто Гартнер считал черным днем своей жизни, после которого все у него пошло наперекосяк. Вместо победоносного шествия по дорогам Белоруссии и России, они угодили в Брестскую мясорубку. «Наши потери убитыми за первую неделю войны составили пять процентов от общих потерь вермахта на всем Восточном фронте за ту же неделю», – говорил он. Если это было так, то ему грех жаловаться на судьбу, он остался жив. Его товарищи из других корпусов входили в Смоленск, когда он, впервые свободно распрямившись, прошелся вот по этому самому двору. И получил пулю в задницу. Стрелявший в него был слишком слаб, чтобы взять прицел выше. Так рассказывал Отто. Это ранение было одной из причин того, что они так долго присматривались к нему.

Он вышел из госпиталя и под Харьковом летом сорок второго заработал еще одно ранение, в грудь навылет. Он даже не понимал, как ему повезло. И то, что навылет, и что обычной винтовочной пулей, и что вывезли сразу. После госпиталя он вернулся домой, в Мюнхен. Его признали негодным к строевой службе, он кашлял, особенно при быстрой ходьбе. Он долечивался и ждал, когда его приткнут в какую-нибудь нестроевую часть. Ведь его призвали в восемнадцать лет и он умел только воевать. Чтобы как-то прожить, он занимался спекуляцией на черном рынке. Он назвал им имена нескольких людей, которые верховодили на мюнхенском черном рынке. Красавчик тогда утвердительно кивнул, он тоже имел с ними дело. За спекуляцию Отто и посадили, дали семь лет. Он был просто создан для штрафбата и он попал в него.

В штрафбате Отто обрел душевное спокойствие. Он больше не жаловался на судьбу. Неделю назад Юрген передал ему сообщение солдатского радио: 12-й армейский корпус, в состав которого входила 45-я пехотная дивизия, попал в «котел» под Минском и был разгромлен, немногие оставшиеся в живых попали в плен. «Им сильно не повезло», – сказал Отто и обвел их умильным взглядом. Вероятно, он хотел сказать, как повезло ему, что он сидит сейчас в кругу товарищей и вообще… Он не находил слов. Они похлопали его по плечу: не надо слов и так все понятно.

Отто привалился к парапету рядом с Юргеном и тоже обвел взглядом крепость.

– И кому она нужна, эта крепость? – сказал он. – Кого она может задержать? В сорок первом танки «Быстрого Гейнца» [7] просто обошли ее и устремились на восток. Город – да, город нужно было взять, из-за железной дороги. Его и взяли. А крепость надо было обложить со всех сторон и расстреливать из дальнобойной артиллерии, бомбить с самолетов. И не посылать простых солдат на ненужный штурм ненужной крепости! – в его голосе прозвучала застарелая боль. – Они бы сами сдались, поняв бессмысленность сопротивления. Или исчерпав запасы еды, воды и боеприпасов. Так, как сдавались иваны в других котлах.

– Но они не сдались, – протянул Юрген.

– Мы сами виноваты, – сказал Отто, – думали, что спросонок возьмем их голыми руками. А они вывернулись из захвата и как-то отбились. Очухались от неожиданности. Мы поперли напролом, а они по нам из пулеметов. Мы опять откатились. Мы им дали их силу почувствовать. Кураж поймать. Дальше – больше. Командование день за днем нас на штурм гнало. Ему же надо наверх доложить: крепость взята. А высшее начальство уже пальцем грозит: как так, Гудериан все большевистские войска разгромил и Минск взял, а вы с какой-то крепостью справиться не можете. Ну, нас и выдергивают. И чем сильнее мы давим, тем иваны упорнее сопротивляются.

Друзья понимающе кивнули. Да, стойкость закаляется в бою.

– Пожалуй, ты прав, – сказал Юрген, обернувшись к Отто, – никакой это не ключ. Крепость в сорок первом не была ключом к Минску, – пояснил он, – а теперь это не ключ к Варшаве. В лучшем случае, это прыщ, прыщ на заднице наступающей армии. Вчера русские Люблин взяли, – без всякого перехода, все тем же спокойным голосом сказал он.

– Люблин – это где? – спросил Красавчик.

– Люблин – это там, – Юрген показал рукой за Буг, за западное укрепление крепости.

– Вот черт! – воскликнул Красавчик.

Он перевел взгляд на юг, вопрошающе посмотрел на Юргена. Угу, безмолвно ответил тот. Красавчик скользнул взглядом по востоку, ну, с востоком все ясно. Он повел головой на север, скосив глаза на Юргена. Тот покачал в воздухе раскрытой ладонью, потом наклонил ее чуть набок. Это следовало понимать так, что русская чашка весов перевешивала.

– Вот черт! – повторил Красавчик. – Похоже, русские разводят огонь под новым котлом.

– В котором мы и сваримся, – сказал Отто, он все схватывал на лету.

В голосе Отто не было страха или тупой покорности судьбе. Это была простая констатация факта, подкрепленная холодной решимостью. Юрген удовлетворенно хмыкнул.

– Это мы еще посмотрим, – сказал он.

– Это еще бабушка надвое сказала, – Брейтгаупт, как водится, последним вступил в разговор.

– Жаль, сил у нас мало, – сказал Юрген, – а то задали бы мы русским перцу! В сорок первом здесь, наверно, пара дивизий стояла? – оборотился он к Отто.