Кирилл, не отрываясь, как околдованный, смотрел в её лицо, с каждой минутой казавшееся ему всё более прекрасным, – и не мог насмотреться, слушал её голос – и не мог наслушаться, скорее чувствуя, чем понимая, что стремительно проваливается в какой-то глубокий тёмный омут, из которого, вероятнее всего, ему уже не выбраться. Но он и не собирался выбираться из него, он был в восторге от переживаемых им ощущений, он хотел в тот момент лишь одного: чтобы они продолжались как можно дольше, чтобы он до бесконечности мог смотреть в это ясное, будто озарённое чудесным внутренним светом лицо и слушать этот волшебный, завораживающий голос.

Что говорил тогда он сам, он уже плохо помнил. Да и нечего было, собственно, помнить: основной разговор шёл между девушками, а он лишь вставлял время от времени короткие малозначащие реплики, продолжая чувствовать некоторую скованность и вообще-то не очень характерную для него неуверенность в себе.

Однако довольствоваться такой пассивной ролью в беседе ему пришлось не слишком долго, так как минут через пять после её начала к ним подошёл какой-то не знакомый ему слегка поддатый парень, бесцеремонно вмешался в разговор, нагородил всякой чепухи, после чего, взяв Леру и Яну под руки, с оглушительным идиотским хохотом увлёк их за собой в гостиную.

Саша же, совершенно неожиданно для Кирилла, не ушла вместе с ними, а осталась рядом с ним. Это было настолько неожиданно для него, что он поначалу совсем растерялся и не мог от волнения вымолвить ни слова. Вздыхал, покашливал, переминался с ноги на ногу, бросал вокруг озабоченные взгляды, словно в поисках помощи. Но помочь ему было некому: кроме них двоих, на кухне никого больше не было, все гости в этот момент собрались в большой комнате, откуда доносился несмолкаемый гул голосов и всплески смеха.

Не знакомый с ним человек, не знавший о его репутации дамского угодника и о его впечатляющих достижениях в этой сфере, мог бы, наверно, заключить, судя по его поведению в эти мгновения, что он первый раз в жизни остался наедине с красивой девушкой. Что думала о нём в ту минуту сама девушка, он, к счастью для себя и своего самолюбия, не знал, но догадывался, заметив тонкую снисходительную усмешку, показавшуюся на её губах.

Именно эта насмешливая и даже, как он без особых на то оснований вообразил, пренебрежительная улыбка, появившаяся на лице, в которое он был уже почти влюблён, и решила исход дела. Она обожгла его, как раскалённое железо. Он мог вынести от девушки, тем более той, которая нравилась ему, всё что угодно, кроме насмешки и пренебрежения.

Кровь в нём вскипела, в горле словно что-то булькнуло, и он, преодолевая чуть заметную дрожь в голосе, наконец заговорил. И, как это часто бывало с ним, едва начав, уже не мог остановиться. Его точно прорвало. Нужные слова, перед тем как будто попрятавшиеся куда-то, теперь приходили на язык сами собой, без всякого усилия с его стороны. Он буквально сыпал ими, болтал без умолку, трещал не останавливаясь, не особенно задумываясь над тем, что он говорит, по опыту зная, что в подобных случаях это не так уж и важно.

И это сработало: она слушала его. Поначалу довольно безразлично, с прохладным, немного рассеянным видом, сохраняя на лице сдержанно-выжидательную улыбку. Но затем, по мере того как он говорил, всё более внимательно, заинтересованно. Улыбка не исчезла с её губ, но стала более мягкой, дружелюбной, словно ободряющей; глаза задерживались на нём со всё большим вниманием и, как хотелось ему думать, симпатией; она кивала, когда он произносил то, с чем, вероятно, она была согласна, и пару раз усмехнулась его более-менее остроумным шуткам.

Всё это – её внимание, её улыбка, её устремлённые на него большие сияющие глаза – ободряло, заводило, возбуждало его. Так неожиданно скоро оказавшись наедине, в довольно интимной обстановке, с той, чья красота и очарование поразили его как громом, мгновенно выведя из равновесия и лишив покоя, он, после небольшой досадной заминки, почувствовал необычайное вдохновение, прилив сил, готовность на всё, лишь ненадолго покинувшие его под влиянием первоначального шока от встречи с неизвестной красавицей. Вновь обретя свойственные ему уверенность в себе, настойчивость и дерзость, помноженные на природное обаяние и неплохие внешние данные, он приступил к ней вплотную, заглянул прямо в её огромные, глубокие как море глаза, в которых он тонул всё безнадёжнее, и, повысив голос, заговорил с ещё большим пылом и красноречием…

А через пару часов, после окончания вечеринки, он проводил её домой – в первый, но далеко не в последний раз. И теперь говорил уже не только он, но и она, рассказывая о себе, своих интересах и увлечениях, друзьях и подругах. А он с наслаждением слушал её неторопливый, приглушённый, всё сильнее околдовывавший его голос.

И затем, когда он уже в одиночестве шёл по пустой ночной улице, думая о своей новой знакомой, то и дело с удовольствием повторяя на разные лады её имя и с приятным волнением представляя себе их следующее свидание, о котором они договорились при прощании, ему казалось, что он не идёт, а летит, что за плечами у него выросли крылья, что в нём заключена невероятная, сверхъестественная мощь и нет практически ничего, что было бы ему сейчас не по силам. И всё время видел перед собой её лицо – то улыбающееся, то чуть задумчивое, то весёлое, то как будто немного грустное – и устремлённые на него внимательные, выразительные, таящие в себе что-то глаза…