— Но ведь в этой битве непременно должно победить добро? — не сдавалась я. — Значит, если мы не вернемся, это как раз должно стать добром!

— Да, все так, — печально усмехнулась мать Алиенора. — Вот только вашей дочери в вечности все равно не будет. Потому что ее нет. Отправляйся к своему телу, отогрейся и подумай об этом. А потом поговори с Энтони.

В ту же секунду я оказалась рядом с Мартином. Быть рядом с ним, но не в нем — это были воистину Танталовы муки, и только адский холод, который терзал меня, понемногу уходил. Я кружила рядом с ним, касалась его кожи, волос. «Впусти меня!..»

Но другие мучения были гораздо сильнее.

«Отогрейся и подумай…»

Все во мне сопротивлялось, однако я понимала — каким-то запредельным чутьем, — что аббатиса нас не обманывает. Все это время — сколько? Я не представляла, сколько месяцев или лет прошло с тех пор, как кольцо Маргарет превратилось в каплю золота и обломки сапфира. Неважно! Все это время, которого якобы не существовало, — оно было! Мы жили, любили, радовались, огорчались — но от этого не осталось ничего. Ничего материального. И когда души соединятся со своими телами в Отражении, эти мысли и чувства просто растают, исчезнут, потому что нет событий, с которыми они связаны.

И снова на ум пришло ненавистное слово «нелинейность». Когда все закончится, жизнь каждого человека свернется в одно бесконечное мгновение, и все жизни переплетутся в сложнейший узор. Мне словно приоткрылась эта величественная картина, и я задохнулась от восторга и благоговения. И если мы вернемся, сколько еще сияющих искр смогут дополнить ее!

Но в этом узоре не будет Мэгги, Джина, всех тех, кто родился недавно и еще родится, пока не закончится эта странная жизнь-иллюзия. Их не будет там при любом нашем решении. И если Мэгги еще имеет шанс родиться, пусть не такой — другой, то у Люськи и Питера детей не будет. Ведь если мы сохраним кольцо, проклятие так и останется на роде Скайвортов. И Маргарет будет обречена до скончания веков томиться в Скайхилле бесплотным призраком. Или на его месте — когда замок в конце концов разрушится.

Боже мой, какая пытка! Я — которая по полчаса зависала у одежного шкафа, выбирая платье, или страдала над меню в ресторане, — должна решать судьбу мира. И судьбу собственного ребенка. Должна решать, будет ли мир жить дальше или останется спящей царевной в хрустальном гробу. Почему-то вспомнилась Элис, замершая под аркой Скайхилла в ожидании, когда же я заговорю с ней.

Мартин пошевелился во сне, тяжело повернулся на бок. Я легко коснулась его щеки

— словно поцеловала, прощаясь, — и вернулась в обитель.

Разыскивать Тони не было нужды: из галереи раздался грохот, сопровождаемый руганью. Смогу ли я забыть все это, когда мы снова станем прежними, когда вернемся в самое начало наших отношений? Нет, пожалуй, прежними мы уже никогда не будем. Именно в этот момент я отчетливо поняла, что все последние события нашего настоящего действительно были лишь иллюзией, и после возвращения наша жизнь станет совсем другой.

— Тони! — позвала я, глядя на поваленные светильники и перевернутое ведро.

Он появился из-за угла, потирая разбитую в кровь руку.

— Что тебе? Если надеешься меня уговорить, даже не пытайся.

Если б я могла! Как можно уговорить кого-то, если у тебя нет уверенности в правильности выбора? И все же я попыталась, но мысли и слова путались, и я замолчала.

— Тебе всегда было на всех наплевать, — тихо сказал Тони. — Ты всегда думала только о себе. Мне говорили, что так будет, а я не верил. Что ты бросаешь всех, кто рядом с тобой. Потому что тебе ни до кого нет дела.

У меня отвисла несуществующая челюсть. Вот это заявки! В одну секунду я вспомнила, всех, кто был рядом со мной. Мужчин. С Лешкой наши отношения умерли сами по себе. Вадим меня бросил. Альберто просто уехал, когда у него закончилась виза. Федька… Тут было сложнее, но все равно решение расстаться было обоюдным. Все остальное даже отношениями назвать нельзя — одно-два чисто платонических свидания. Откуда он взял это? Мы ведь никогда не обсуждали в деталях нашу прошлую личную жизнь.

«Мне говорили…»

Я вдруг вспомнила слова Питера, которые он мне сказал, объясняя, почему Люська не одобряет наши с Тони отношения. «Ты заканчиваешь все сама, как только тебе надоест». А кто мог сказать Питеру? Вот спасибо тебе, Люся, спасибо, подруга…

Видимо, я не слишком заботилась о том, чтобы Тони не слышал мои мысли, — и он их услышал.

— И Люси ты тоже бросила, когда ей было плохо. И ты знала об этом. О том, что она пыталась покончить с собой. Но даже ей не позвонила. Лучшая подруга, да? А потом вдруг сразу решила с ней помириться? Когда она собралась замуж за лорда? Ну конечно, ведь можно поехать к ней в Англию, жить на всем готовом, так?

Если первое обвинение было моей болью и моим стыдом, тем, чего я никак не могла себе простить, то второе показалось настолько несправедливым, что я просто взорвалась:

— Да?! — завопила я. — Значит, я такая стерва, а ты такой замечательный, да? Весь такой в белом пальто? И твои подруги, с которыми ты жил по несколько лет, сами тебя бросили? И те девушки, которые были «ничего серьезного»? А Питер? Ты ведь ему рассказал, что его невеста трахалась с его кузеном, да? Если бы ты рассказал, он бы на ней не женился. И все — ты слышишь, абсолютно все было бы по-другому! И нас бы с тобой сейчас здесь не было!