А у истоков того, что зовется «даром» – чистая, неоформленная сила; избыток впечатлений, излишняя живость отклика. Свойства, не делающие человека «приятным во всех отношениях». Хотя не советовал бы от несносного характера – обратно заключать к одаренности. Несносный характер может быть признаком скрытых непримененных сил, а может и не быть.

Непримененные силы, беспокойство, несносный характер, переживания пола, вино – это еще не «гениальность», это то, из чего может сделаться гениальность3 при наличии средств выражения и тем. Гениальность – не внутреннее свойство творца. Она, как и любовь, находится между личностью и чем-то внешним, в рассматриваемом случае – в месте встречи личности и культуры. Там атмосфера из инертной становится горючей, там зажигается пламя.

То же самое относится к мнимой связи дара и помешательства. Связаны не дар и помешательство, одно вообще не является причиной другого. Просто искра, зажигающая дар, может зажечь и безумие. Сами же по себе дар и помешательство противоположны, т. к. дар —высшая ступень порядка.

Воспитание налагает на эту силу сеть ограничений и правил. Из неразделенного, смутного делает тонко устроенное, сложное, самосознающее. Был бы только избыток способностей сверх необходимого. Этот отличающий человека от зверя (в котором нет ничего сверх потребности) избыток присутствует в нас всегда, вопрос в том, чтобы его зажечь и плодотворно ограничить, ввести человека в состояние противоречия с самим собой, вызвать его из природы – к духу.

Отсюда неожиданный вывод: все попытки дать личности покой, угашение внутренних противоречий, «спорт» и прочие развлечения, предлагаемые для «счастья» – способ заглушить человеческое (тот самый избыток способностей) в человеке. Там, где выросли развлечения, не вырастет высшая личность. Что это за личность? Та, что сознает себя; откликается на внешнее сразу на нескольких уровнях, сразу в нескольких регистрах, ощущает оттенки смыслов, а не простейшие раздражители.

Другой вопрос: нужно ли это высшее развитие? Может ли, скажем, высокоразвитый человек быть подлецом? Нет сомнения, может. Хотя в списках особо опасных подлецов XX века высокоразвитых личностей не так много; разве что в списке жертв. Сложной личности доступен широкий круг положительных наслаждений, ей не нужны первобытные удовольствия, даваемые разрушением и травлей ближнего.

Кстати заметить: христианская вера и культурное богатство – явления не одного ряда. Они жили рядом, но ни причиной, ни следствием одно другому не были. С точки зрения Церкви, радости, наслаждения (положительного и отрицательного рода), полнота жизни – все под подозрением. Смешивая христианство и культуру, в особенности культуру в любимых нами формах, мы допускаем ошибку. К. С. Льюис – прекрасный собеседник, но в «Нарнии» и иных вещах показывает не «христианские ценности», а национальные, британские. Ум, юмор, милость к слабым – это не вполне от Евангелия. Это ценности богатого и сложного мира, который долгое время освещали лучи Евангелия – и в котором оно не было единственным источником света.

Хотя безусловно, в культуре старого мира христианство давало темы. Без него не было бы Ницше, который с христианством не столько боролся, сколько им питался; не было бы многих иных. Но питательно было именно историческое христианство, помещенное в мир, как одна из его сил, и притом не единственная. Если его вычитать из книжек – благочестие (в известном кругу) будет, обряд (в известном кругу) будет, но Пушкина или Ницше, затронутых христианством, но не в его ограде выросших – не будет.

Все сложные культурные формы получают свое значение по совокупности причин и на протяжении времени. Все они историчны и неповторимы. Восстановление неких сложных форм (скажем, христианской монархии) не восстановит следствий, какие они имели прежде. В конечном счете, мы восстановим только слово, с другим совершенно значением. – Не хочу этим сказать, что «реставрация» нежелательна и невозможна. Напротив. Желательна и, может быть, еще возможна, хотя бы отчасти. Без нее не будет культуры – только техника. Но это будет реставрация основ, не сложных форм прежней жизни.

Мы ушли в сторону. Я говорил о том, что смешивать христианство и культуру – ошибка. Все порывы и достижения в мире, в том числе в области культуры – от способности безгранично желать, тогда как христианство разжигает огонь нежелания. Протестантизм – плохой пример, т. к. предельно далек от Евангелия и граничит (местами выходя за границу) с безбожием. Католический активизм также внехристианского (римского) происхождения. Евангелие громче всего велит не делать – как и сократовский демон, кстати. Чтобы обосновать делание, христианскому миру приходится обращаться к внешним источникам: римским добродетелям, учению о силе и успехе как земных тенях будущего спасения, к рыцарству… Западный мир потому был был цветущ и богат, что приятным для глаза и плодотворным образом уклонялся от христианских основ. (Потому и прививка западности в России, сделанная Петром, оказалась такой могучей.) Возвращение этих и только этих основ старого мира, отдельно от прочих – им противоречащих, а иногда и прямо с ними несогласных – само по себе неплодотворно.

Девиз культуры: «Наложите на личность сеть сложных правил и создайте в ней разделение; дайте поприще, которое можно пройти». Основа любого порядка – способность желать, а не воздерживаться от желаний. Дайте личности достаточно целей и соблазнов, чтобы в погоне за первыми и в алкании вторых (неотделимом от борьбы с ними) она развила достаточные усилия. Не предлагайте ей монастырь без мысли о жизни вне его стен. Не предлагайте и погоню за внешним, не уравновешенную тягой к внутреннему. Дайте ей трудноразделимое единство, поле для приложения сил, и пусть трудится, ходя по всем путям, кроме пути меньшого сопротивления.

И путь ее не останется без награды: насыщенности и богатства жизни, внутренней полноты.

Поскольку речь идет об утилитарной, повседневной науке – очевидно правило: такая наука легко обходится без умственного синтеза; без сложных суждений; напротив, находит силу в предельном упрощении предмета и в поиске простейшего и по возможности всеохватного набора правил, поведение этого предмета объясняющих. Научные «истины» – ряд последовательно опровергаемых ложных утверждений; наименее опровержимые в текущую минуту составляют «научную картину мира». Цель науки, следовательно – не глубина, а безошибочность суждений. А безошибочные по возможности суждения не могут основываться на обобщениях.