– Неужели ничего нельзя придумать? Промыть ему мозги?

– Нет, – лишь нервно подрагивающий глаз выдавал внутренние борения Зигмунда. – Этот человек устроен не так, как мы с Вами. Он слишком… – пару секунд слово не приходило на ум, – честен. – Последнее он выплюнул с омерзением, словно мошку, залетевшую в рот.

– Это проблема, – согласился шериф. – Но каждого можно заставить замолчать.

– Только не его.

– Но если он такой честный, то мы возьмём с него слово никому не рассказывать о работающих холодильниках и прочем. У тебя тут половина внутризамковой челяди обо всём знает, однако молчит.

– Они молчат под страхом смерти, а этому и костлявая ни по чём.

– Так как же его честное слово? – шериф всё ещё пытался найти доводы в защиту бывшего лучшего электрострелка.

– А он нам его просто не даст. Потому что он поклялся защищать простой народ, как свободный рыцарь, и ничто не заставит его нарушить эту клятву, уж поверь мне. Я разговаривал с царём об этом человеке, его ничто не сможет сломить, кроме этого, – он кивнул на секиру, которую палач прислонил к стене.

– Ну, что ж, – тяжело вздохнул шериф, – раз ничего поделать нельзя, то, пожалуй, я займусь приговором.

– Вот, и займитесь, голубчик, – тихо сказал барон, промокая платком невидимые слёзы.

– Так и что натворил наш свободный рыцарь? – спросил представитель закона, разложив перед собой письменные принадлежности и приготовившись составлять приговор.

– Пиши. А ты, – он кивнул палачу, – запоминай. Итак, Арнольд Чернышёв, бывший первый электрострелок царства Неукоснительной Добродетели, мастер над тридцатью семью видами электрооружия, а также мастер над оружием древних, владелец техники рукопашного боя, инструктор по выживанию в экстремальных условиях, свободный рыцарь без герба, обвиняется в покушении на хищение пятидесяти двух слитков золота из хранилища Главного банкира царства Неукоснительной Добродетели, наисветлейшего барона красного щита Зигмунда.

– Ого, – присвистнул шериф. – А почему именно пятидесяти двух?

– Не знаю, – ответил барон, – число понравилось. Меня другое смущает, почему у этого недоноска титул длиннее, чем у меня? Надо бы с царём на эту тему пообщаться.

– Пятидесяти двух слитков золота… – вслух проговорил шериф, орудуя старой электроручкой с автономным зарядом. – Дальше.

– В связи с вышесказанным, а также с полным раскаянием виновного, которое он принесёт народу в последнем слове, и рыцарским званием оного, назначаю сэру Чернышёву благородную казнь путём отделения головы от туловища… Тьфу, ну и говно этот канцелярит; наши достопочтенные литераторы сейчас все, как один, в гробу попереворачивались. Продолжай. Казнь назначается на три часа после обеда.

Пока шериф дописывал приговор и запечатывал свиток, барон обратил своё внимание на палача.

– Иди-ка, дружок, да скажи нашему свободному, уже в кавычках, рыцарю, что его казнят за попытку кражи золота, а ни за что иное. И передай ещё вот что: если ему вздумается сглупить и упомянуть про что-нибудь ещё, то голова станет тем, что отрубят в последнюю очередь.

Палач склонил голову и вышел, направляясь в каземат.

Барон вспоминал эту сцену снова и снова, глядя на бесстрашного мужчину с обнажённым торсом, стоящего напротив него. «Возможно, – думал Зигмунд, – действительно нашлись бы какие-нибудь способы договориться с этим здоровяком? Хотя нет, он начисто лишён коммерческой жилки, как сейчас называют подлость».

По мановению руки хозяина замка толпа затихла. В этой мёртвой тишине, нарушаемой лишь жужжанием назойливых насекомых, шериф огласил приговор. Лишь раз он запнулся, после слова «тьфу». Оказывается, случайно он вписал в свиток и мысли барона по поводу казённого языка. Однако слуга закона быстро поправился и дочитал приговор, как полагается.

Толпа отреагировала тут же по окончании речи шерифа. Она словно забурлила изнутри, забушевала нецензурной бранью, и вспенилась брызгами протухших овощей и фруктов, полетевших прямиком в Арнольда. Но мужчина, молча, и с достоинством встретил бурю словесных нападок и шквал тухлятины в свой адрес.

«У этих холодильники не работают, – думалось ему, – вон, как быстро продукты портятся».

Барон снова повёл рукой. Но на этот раз волнение в толпе стихло не до конца.

– Прошу тишины, – тогда сказал он, и это возымело своё действие: снова наступила тишина. – По правилам царства Неукоснительной Добродетели, свободный рыцарь Арнольд имеет право на последнее слово.

Все взгляды были прикованы к бывшему лучшему электрострелку царства. Он окинул толпу взглядом. Ему почудилось, что это не много разных людей, а единое существо с одним глазом, источающим лишь презрение и ненависть, и не потому, что он сделал что-то плохое этому существу, а потому что это у того в крови. Эта тяга к жестокости впитана с молоком матери. И вот это самое существо готово сожрать его в любой момент, и ждёт лишь соответствующего приказа.

Арнольд откашлялся. В тишине этот звук показался неестественно громким. Вслед за ним мужчине почудилось, что где-то невдалеке что-то рухнуло. Остальные, если что и слышали, то не подали вида.

– Я, Арнольд, свободный рыцарь хочу признаться в том, что… что я… слитки… что я хотел… Сколько там? – он глянул на барона, но тот лишь заскрежетал зубами. – В общем, я хочу признаться, что я… Пятьдесят два, кажется? Короче, я… Нет! Ну, на хер, рубите так! Обойдусь, – с этими словами он встал на колени и положил голову на заранее приготовленную колоду.