Наше же напряжение, наоборот, возросло до предела.

Около входа в салон первого класса с одной стороны лежал, развалившись, Юра и делал вид, что крепко спит, с другой Валера – тоже с закрытыми глазами. Перед входом за столом лицом к ним сидел я, делая вид, что читаю книгу. Под ногами у меня был ящик-ловушка: если что – скинуть туда взрывчатку. «Хотя, откуда ей взяться? Мы перетрясли всё уже по несколько раз…» Михаил Сергеевич нервничал тоже и, сидя на своём месте, курил одну сигарету за другой.

Часа через два после взлёта, в момент, когда мы должны были подлетать к границе СССР, неожиданно распахнулась занавеска, разделяющая салоны, и появился один из бородачей. На посадке с ним беседовал Валера, и он ему не понравился. Хотя ничего особенного из себя он не представлял, но… Единственно, что замкнутый и неразговорчивый. С ним вообще пообщаться не удалось. Кто он такой и чей сват, брат, родственник, – разобраться мы тоже не смогли. Он на мгновение остановился, увидел безмятежно спящих людей, двинулся вперёд. Я отложил книгу и, не отрываясь, смотрел ему в глаза…

Вдруг он прыгнул на Первушкина… Я выхватил пистолет. Но всё уже закончилось. Даже я не успел уследить, как Юра ловко подсёк ему ноги и, толкнув в спину, отправил в полёт прямо в объятия Валеры. Поэтому мне показалось, что он «прыгнул». Валера только этого и ждал. Сцепив его в богатырских объятиях, не позволяя ему шевельнуться, стал сдавливать сильнее. Сзади уже был Юра, осматривая карманы и блокируя руки. А спереди я, с пистолетом около его бороды. Бородач захрипел. Рядом с полковником сидел переводчик. Я обратился к нему:

– Спросите, куда он идёт? И чего хочет?

Переводчик от неожиданности никак не мог подобрать нужные слова, наконец, он выдавил из себя фразу на фарси.

– Он хочет в туалет…

– Им же объяснили, что туалет в хвосте салона… Переведите ему!

– Он понял, понял.

На всякий случай, ещё раз осмотрев одежду бородача и дружелюбно улыбнувшись, мы отпустили его обратно.

Я через шторку видел, как он, пошатываясь, добрёл до своего места и сел. «Пописать, наверное, он успел, когда его прихватили Валера и Юра, а у носа он увидел ствол пистолета», – зло думал я.

Немного подождав, как будто разминая ноги, я вышел в салон с пассажирами и медленно пошёл посреди кресел. Большинство детей и женщин спали. Спали и многие мужчины. Те, кто обратил внимание на моё движение по салону, безразлично и спокойно смотрели мне в глаза не отводя взгляда. Всё было спокойно. Я вернулся назад, сел в кресло и только теперь меня «забил мандраж».

Я понимал, что ничего не случилось, но от произошедшего всё внутри меня кипело и клокотало. Сердце стучало, как бешеное. Выпросив у полковника сигарету, двумя затяжками её прикончил. Скорик, наоборот, успокоился. Всё произошло на его глазах. Как будто бы от толчка самолёта в воздухе вошедший человек упал, его нежно подхватил случайный пассажир, оказавшийся на пути. Отряхнули, похлопали по плечу, пожали руку и осторожно проводили обратно… Полковник осознал и понял: «Просто так захватить самолёт, а тем более его куда-то угнать, не удастся…» После чего он достал ещё одну сигарету и выкурил её уже с удовольствием.

Самолёт продолжал ровно гудеть, пробираясь сквозь плотные облака.

Вышел командир корабля.

– Кабул не принимает. Очень плотная облачность… Будем садиться в Ташкенте. – А затем, склонившись ко мне, проговорил: «Как будто вы накаркали плохую погоду… Да я шучу, шучу!»

Нам пришлось уныло согласиться. Солнце постепенно переместилось на другую сторону борта. Если оно светило справа и сзади, то теперь слева. Всё остальное внешне осталось прежним.

Когда сели в Ташкенте, афганцы с удивлением смотрели в иллюминаторы, явно не узнавая родной Кабул. Переводчики перевели, что мы приземлились в СССР, в Ташкенте. По-моему, многие даже обрадовались: провести ещё один день и ночь у советских друзей.

Поселили всех в большой, современной гостинице в центре города. Длинные коридоры, на полу – ковры, за окнами – прекрасная, как будто весенняя погода.

Когда уже было темно, вся наша расширенная команда собралась в одном из номеров. Порезали колбасу, сыр, поломали руками лепешки – по азиатскому обычаю, поставили на стол ароматную дыню и красивый солнечно-золотистый виноград. По пиалушкам разлили с большим трудом добытую водку.

Выпили и расслабились. Лётчики молчали. Мы тоже не очень были разговорчивые. Зато прорвало полковника:

– Как вы его уделали! Ну как вы его скрутили! Мгновение и уже – всё! Если даже у них есть намерения – теперь не сунутся…

Выпили ещё и опять помолчали…

– За погибших! – Лётчики встали. Мы – за ними. Выпили не чокаясь третью. Помолчали и потянулись за сигаретами…

Разговор не получался, поэтому разошлись рано по своим номерам.

Эта ночь для меня прошла как мгновение. Закрыл глаза – темно. Открыл глаза – уже утро, за ночь даже ни разу не повернулся с боку на бок.