Шрифт:
— Что, прямо здесь?
— А сил хватит? Ну, да ладно. Помогу.
Потом глянула на Сенку, слёзы проливающую. И показалось девице, будто лютый волк на неё смотрит. Глазищи рыжие, почти жёлтые. Красота богачки с этими глазами словно мириться не хочет. То обычными они становятся, а то злыми, охряными. Улыбнулась, как оскалилась, и руку на причинное место Горану положила. Покосилась туда Сенка, вздрогнула. Не может у мужика такой огромный быть… Или может? Сенка кроме Горана и не знала никого.
— Начинай!
Тут же наземь бросил её милый. Сучья, как иглы, кожу на коленках проткнули. А он навалился сзади, притянул Сенку.
— Больно, Горан! Больно!
А любимый словно и не слышит.
Пришелица подняла юбки, присела напротив. Сенка сквозь слёзы видит, как бесстыжая богачка сама себя ласкает. Пальцы мокрые её видит, видит, как глаза закатывает, как шепчет слова на непонятном языке. Всё громче, громче! Потом бросилась к Сенке, впилась ей в губы поцелуем. И сразу такая боль скрутила Сенку, какую она за всю свою недолгую жизнь ни разу не испытывала. Крик рвётся из груди, да богачка губ не отводит. Вцепилась, словно клещ. Хочет вырваться Сенка, да Горан держит её крепко. И кажется ей, что не любимый это, а зверь какой лесной. Словно медведь с ней забавляется, похоть свою ублажая. Как терпеть уж невмоготу стало, мир чёрной дымкой застлало. Сомлела девица.
— Скоро хватятся её. Мне уж в деревню нельзя. Оно того стоило?
— Дурак ты, Горан. Твоя сила только-только дозрела, но и перезреть может. Ещё немного, и поздно было бы. А девка хороша! Хороший окот будет!
— Не мало ли? Всего два щенка?
— Остальных по лесу отлавливать будешь. Мало ли дур, по грибы в глухомань забредающих.
— Поди старухи…
— А тебе меня, молодухи, мало?.. Ладно, я их своей силой призову, не скули. Глянь, очнулась зазноба твоя.
Сенка открыла глаза, глянула по сторонам. Уж темно в лесу, но поляна ярко-ярко луной освещена. Рядом стоят богачка давешняя и Горан. Разглядывают её. Горан без одежды… Вздрогнула девица, вспомнив всё. Глянула на себя. Тело её под лунным светом словно мраморное, и что-то не то с ним, а что, не поняла спервоначалу. А потом разглядела. И закричала раненной птицей. Живот огромный заколыхался, заходил ходуном, а богачка да Горан её за руки схватили. Сесть не пускают, а сами хохочут в голос.
Чувствует Сенка, как что-то в ней ворочается, наружу рвётся. Боль вернулась, да такая, что хоть волком вой. И завыла, бедняжка… Тоскливо. Поняла, что кончина близко…
ГЛАВА 2
«Радан! Радааан!»
Поле выжженное. За ним лес. Недалече, всего шагов сорок. Голос тонкий девичий его зовёт, соловьём заливается. Нежно, тоскливо зовёт.
«Радан…»
Сердце к родимушке рвётся, спасу нет. Там она, любимая, на опушке его дожидается, слезу горькую роняя. Только поле перебежать. Перебежать, и в объятьях крепких закружить, зацеловать.
«Я здесь, милая! Не плачь, глупенькая! Не смей плакать!»
«Радан!»
Пепел ноги босые жжёт, дым горло когтями острыми дерёт. Шаг… Ещё… Десять… двадцать…
Увидела.
«Милый!»
Как же она хороша! Волосы рыжие фатой диковинной по спине и плечам рассыпаны, руки белые к Радану тянет, зовёт.
«Сейчас, любимая, сейчас…»
Как же звали зазнобушку? Лоб морщит молодец. Шаг замедляет.
«Радан?»
Странно… Всё никак лица не разглядеть. Груди налитые. Внизу живота треугольником пушок рыжий, ноженьки стройные. Складная да ладная фигурка. А лица не разглядеть. И имени не вспомнить.
«Милый…»
Стонет от ласк милая, обнимает его ногами и стонет…
«Вся твоя, без остатка, вся твоя!»
«Радан!»
Тряхнул головой парень, наваждение отгоняя, глянул, ахнул…
Не птица, не зверь, не человек. Странная тварь пасть клыкастую разевает. Шипит нечеловечьим голосом.
«Радан! Раданшшш…»
Глаза жёлтые саму душу жгут огнём немилосердным, когти в нетерпении землю роют.
«Шшш… Раданшшш… Чу… Ха…»
Крик из груди рвётся, мир в осколки разбивая. Поле сгоревшее — вдребезги, лес — вдребезги. В охряных глазах — досада. И мудрость…
«Радан»
— Радан, милый, просыпайся! Нарочный от сенейцев пришёл.
Светлица уже солнцем залита. Дея над ним склонилась, за плечо теребит. Волосы русые в косу убраны, глаза карие озорно смотрят.
— Соня. Утро уже! Уж и не знала — будить, нет. Стонал, да не просыпался. Гонец вон от святош пришёл.
Улыбнулась виновато. Щёки слегка розовые, словно яблоневый цвет. Ах, Дея!
Притянул, поцеловал крепко. На ноги вскочил. Сенейцы ждать не любят.
Служивый люд, от солдат до маршалов, споро одеваться привык. Да и не нужно быть при полном параде, когда к святошам идёшь. Чай не чиновники высокого ранга и не королевские вассалы. У ордена, конечно, власти поболее, чем у земных владык. Но сенейцам все эти плюмажи да эполеты, что волку капуста. Далеки они от суетной жизни.
Простое походное одеяние лейтенанта, привычный палаш на поясе — вот и весь парад.
Деревня шумом с раннего утра полнится. Коров на выпас гонят, от дома старосты стук топоров слышен, девицы с полными корзинами к реке спешат. Стирать будут, пока солнце припекать не стало. Благодать!
Возле забора служка с ноги на ногу переминается. Налысо обритый, всё лицо в ритуальных шрамах, вместо ушей — огрызки. Уши послушникам еще в детстве отрезают, в орден посвящая. В который раз сенейцев Радан видит, всё привыкнуть к их виду не может. В городах этой братии не встретишь. Нечего им там делать. Только на казни иногда являются, да и то, если какую ведьму вблизи города поймают. Да редко такое бывает. Чёрная магия силой Темнолесья питается. Нельзя ведьмам и колдунам от своих дубрав отдаляться. Творят зло далеко от больших городов и столицы. А куда зверь — туда и охотник. Вот и ходят по лесам да дальним селениям безухие. Словно корноухие волкодавы, что от зверья отары стерегут. Радан же всегда в охранении при городах служил, вот и не успел насмотреться на святош.