Шрифт:
Тогда я узнал, что если когда-нибудь вороны покинут Тауэр, то рухнет Белая башня и вся Англия погибнет.
Бабуля работала уборщицей в разных местах. Иногда она брала меня с собой, и это становилось настоящим приключением. Больше всего я любил ходить в универмаг «Джонс и Хиггинс» на Рай-лейн с высокой часовой башней. Я бродил по тихим темным этажам и играл с манекенами, преисполненный страха и возбуждения. Но даже этот опыт померк, когда однажды бабушка взяла меня с собой в Банк Англии. Мы ехали на северный берег Темзы в красном двухэтажном автобусе. В банке мне пришлось сидеть смирно и вести себя хорошо – это было скучно. Но награда нашла меня потом, на Треднидл-стрит. Я держал бабулю за руку и широко распахнутыми глазами смотрел, как по тихим улицам Сити четко печатая шаг маршируют вооруженные солдаты в красных мундирах и киверах. С примкнутыми штыками они отправлялись на ночной обход. И я понял, что золотой запас Родины под надежной охраной.
От бабули я узнал, что мама во время Второй мировой войны водила в Лондоне машину скорой помощи. Узнал я и то, что война лишила бабулю сына, а маму – любимого старшего брата. Ронни вступил в Королевский полк Восточного Кента в июле 1940 года. В 1943 году он утонул в Темзе в Оксфордшире, когда поправлялся после серьезного ранения в голову.
Бабуля пережила две мировые войны. В Первую мировую ее муж провел во Франции пять долгих лет. Судя по документам, в семнадцать лет Берт работал помощником мясника. В 1914 го-ду его призвали в Королевскую полевую артиллерию, где он стал наводчиком. К армейской дисциплине Берт привык не сразу. В августе 1915 года его на семь дней посадили на гауптвахту за «непристойные выражения в разговоре с офицером». Но к моменту демобилизации в 1919 году он уже стал сержантом и успел повоевать на Сомме, в Лоосе, Альберте, Вими-Ридже и Аррасе, был дважды ранен, причем один раз в голову.
В 1948 году Берт умер от сердечной блокады, вызванной оторвавшимся тромбом. Сына он пережил всего на пять лет, бабуля же прожила со своими воспоминаниями и черно-белыми фотографиями до 1969 года. Она сохранила кокарды мужа и сына, а дедовы медали лежали в небольшой коробочке в ящике шкафа. Иногда бабуля их доставала и показывала мне.
Я очень любил бабулю и не мог понять, почему мама, ее дочь, вечно на нее злится и ругается с ней. Думаю, что, потеряв мужа и сына на службе Отечеству, после войны она потеряла и дочь.
В тот день, когда бабуля умерла, мама не разговаривала с ней. Мать отправила к ней меня, чтобы я покормил ее обедом. Меня, четырнадцатилетнего, роль посредника очень удивляла. Бабуле было семьдесят четыре года. Она была очень хрупкой и грустной. Вот уже несколько дней она плохо себя чувствовала. Приходил доктор – да, да, в те времена врачи еще ходили на дом! – но не нашел ничего необычного. Я поставил поднос на стол рядом с ней. И услышал последние слова бабули, обращенные ко мне – и ко всем на Земле: «Дорогой, чем я на этот раз обидела твою мать?» Впервые в жизни я ощутил болезненное стеснение в груди – заболело сердце. Я поцеловал бабулю в пергаментную правую щеку, сказал, чтобы она не беспокоилась, и постарался сдержать слезы, возвращаясь к маме на кухню.
Через полчаса я вернулся, чтобы забрать посуду. Бабуля не прикоснулась к еде. Мертвая, она сидела в кресле возле камина точно так же, как и когда я уходил.
Она купала меня маленького перед этим камином. Угольки мерцали, отбрасывая странные тени по комнате. А я сидел в пластиковой ванночке и зачарованно смотрел на золотые искры, улетающие в трубу. Бабуля всегда говорила, что это феи, которые улетают спать на крыши города. В такие моменты по радио всегда звучала музыка. Мне было не больше пяти лет, но я до сих пор помню печальный мотив, часто звучавший на любимом канале бабули: «Спой что-нибудь простое, печали все уйдут, спой что-нибудь простое, только для нас с тобой…» Столько лет прошло, а я помню все как сейчас…
Вскрытие показало, что бабуля умерла от легочной эмболии – произошла закупорка артерии, по которой кровь поступала от сердца к легким.
Смерть старшего сына Ронни стала ужасным ударом для бабули. Но так же тяжело пережила эту утрату и его сестра, моя мать. Когда брат умер, ей был двадцать один год, а Ронни двадцать три. Мама его обожала, это я хорошо знал – бабуля мне всегда говорила. Помню один День перемирия [3] , когда мне было уже под двадцать. Я вернулся домой из колледжа. Мама сгорбившись сидела перед телевизором. Она, как всегда, была пьяна. Ее окутывал сигаретный дым. Она смотрела парад Дня памяти на Уайтхолле, а рядом на столе стояли фотографии погибшего брата.
3
День перемирия – день подписания Компьенского перемирия (11 ноября 1918 года), положившего конец военным действиям Первой мировой войны).
– Тебе никогда не стать и вполовину похожим на него, – проворчала мама, заметив меня, и тут же вернулась к телевизору, слезам и хересу.
Я частенько слышал это от мамы. Я никогда не курил, но со временем пристрастился к хересу «Харвис Бристоль Крим».
Чем старше я становился, тем яснее было, что я погубил жизнь моей матери. А вот ей, как бы она ни старалась, погубить мою жизнь так и не удалось. Ее морскому возвращению из Суэца я обязан своей любовью к морю и лодкам. Конечно, мама никогда не поощряла моих увлечений напрямую – честно говоря, смешно было думать о лодках в послевоенном Пекэме.
Но ее стремление установить дистанцию между нами заставило меня бежать на край земли.
В семь лет я отправился в небольшой пансион Кентербери-Хаус в Вестгейт-он-Си. Заброшенный курортный городок XIX века располагался на северном побережье Кента, примерно в 50 милях от дома. Помню, что никто не обсуждал со мной это решение. Просто как-то вечером один из так и оставшихся мне неизвестным маминых друзей мужчин отвез меня в школу. Я свернулся на заднем сиденье калачиком и проплакал всю дорогу, а мама сидела впереди, рядом со своим другом, смотрела прямо перед собой и не обращала на мои слезы никакого внимания.