По мнению Рэнд, коллективизм сам по себе был проблемой, поскольку в приоритет ставил общее благо ценой жизней отдельных людей. Россия со своими чистками, тайной полицией и краденой собственностью была ярчайшим примером такой правды. Однако в романе она хотела показать, что эта проблема вышла за пределы России, что дело было именно в принципах коммунизма, а не только в его применении. Рэнд отказывалась дать коллективизму какое-либо моральное обоснование. Кира говорит Андрею: «Мне противны твои идеалы» [57] . Это был зачаток критики Рэнд альтруизма. Он также ознаменовал развитие и зрелость её философии. Первые работы Рэнд были посвящены столкновениям исключительных личностей непосредственно с обществом, в котором они живут. Теперь она начала изучать вопрос о том, как эти силы проявлялись в большем масштабе.

Переход к социальной системе изменил труды Рэнд. В Советской России она нашла место действия, подходящее для полного и убедительного выражения её собственных внутренних эмоциональных паттернов. Помещённый в условия угнетающего общества, одинокий, осаждённый человек становится не антисоциальным изгоем, но почитаемым борцом за свободу. Прошлое Рэнд также помогало ей разбираться в самых диких полётах её фантазии. Сюжет романа был причудлив, но большинство персонажей воспринимались искренними. Многих из них Рэнд создавала по прообразу своих знакомых из России и не стеснялась использовать собственный опыт для описания разочарования и неуверенности в будущем от жизни при советском коммунизме [58] .

Рэнд ожидала, что роман быстро уйдёт в продажу. Она понимала, что он был не самым лучшим из того, что могло выйти из-под её пера, но это всё равно лучше, чем всё, что она писала раньше. Кроме того, у неё было немного нужных связей. Её голливудский помощник Гувернер Моррис назвал её последнюю работу «советской «Хижиной дяди Тома» и послал рукопись своему другу Г. Л. Менкену, известному литературному критику. Как и Рэнд, Менкен был ярым сторонником философии Ницше. Будучи беззастенчивым сторонником элитизма, он с удовольствием насмехался над глупостью американских «болванчиков». Со временем Менкен становился всё более политически консервативным и смог убедиться в важности послания Рэнд об индивидуализме. Моррису он ответил, что роман «Мы, живые» был «на самом деле блестяще выполненной работой», и они поставили свои имена под рекомендациями на рукописи. Несмотря на это, агент Рэнд сообщал ей, что издательства вновь и вновь отказывались принимать книгу в печать [59] .

На Рэнд начало снисходить прозрение, что в Америке тоже были те, кто симпатизировал идеям коммунизма, или «умеренные радикалы». Поначалу она думала: «Их всё равно не так много… Это самая капиталистическая страна на свете, и, судя по всему, левые взгляды, или социализм, здесь проблем не создают» [60] . Но теперь она начала слышать, что, хотя издателям книга и понравилась, политические взгляды в ней они находили предосудительными. Рецензенты и члены редколлегии объясняли агенту Рэнд, что она просто не права насчёт Советской России и неправильно поняла доблестный эксперимент, проводимый там. Некоторые, помимо этого, утверждали, что хоть во время революции условия для жизни в России и могли быть плохими, но теперь там всё по-другому [61] .

То, что «Мы, живые» полностью противоречил тому, что было известно большинству образованных американцев о России, было правдой. Когда пришла Великая депрессия и уровень безработицы повысился, учёные нехотя начали сравнивать свою ненадёжную капиталистическую экономику с русским коммунизмом. Карл Маркс предсказывал, что капитализм падёт под гнётом собственных противоречий, и теперь, когда экономический кризис охватил Запад, его прогнозы, казалось, начали сбываться. В отличие от этого, Россия казалась наиболее передовой страной, с лёгкостью совершившей невероятный переход от феодального прошлого к индустриальному будущему [62] .

Высокопоставленные американцы, посетившие Россию, только укрепляли такое представление. Важным гостям из Америки в СССР оказывали высший приём, а они, в свою очередь, доверчиво рассказывали дома своим согражданам о тех фантазиях, которыми их кормили. Спустя более десяти лет после революции коммунизм наконец начал расцветать в полной мере, как писал репортёр New York Times Уолтер Дюранти, поклонник Сталина, яростно опровергавший сообщения о голоде на Украине – катастрофе, произошедшей по вине человека, унёсшей жизни миллионов людей. Советская экономика процветала; России даже удалось избавиться от детской преступности, проституции и психических заболеваний, о чём свидетельствовал психиатр Фрэнквуд Уильямс, автор оптимистичного произведения «Россия, молодёжь и современный мир» [63] .

Всё это навевало чувство неизбежности. В кругах образованных сторонников реформ стало обыденностью считать, что Соединённым Штатам придётся двигаться в сторону коммунизма или по крайней мере социализма. Уиттакер Чемберс, коммунист с 1920-х гг., вспоминал внезапный наплыв популярности Коммунистической партии США: «Это были первые квоты великого оттока избирателей из Колумбийского университета, Гарварда и других… С 1930 г. малая часть армии интеллектуалов стала приверженцами Коммунистической партии без особых усилий со стороны последней». Многие из тех, кто не присоединился, всё равно оставались сочувствующими. Во время Народного фронта, с 1935 по 1939 г., когда Коммунистическая партия создала с американскими левыми силами альянс, либералы из лучших побуждений присоединились к множеству антифашистских и рабочих движений. Вышедший за рамки политической партии коммунизм стал целым общественным мнением [64] .

Нигде эти настроения не были столь явно выражены, как в нью-йоркских кругах деятелей искусства и литературы. Одной из самых сильных групп партии был Конгресс американских писателей, призывавший «новую литературу» поддерживать современное общество и даже убедивший президента Рузвельта принять в нём почётное членство. «Сталинисты и их друзья под разными масками смогли проникнуть в издательства, редакции журналов и умы рецензентов консервативных газет», – писал в 1938 г. Филип Рав, основатель Partisan Review. Результатом, по его мнению, стала де-факто цензура [65] . Не то чтобы Рав был противником марксизма; и в самом деле, он находился под влиянием троцкизма – соперничающей с коммунистами фракции. Речь шла не о достоинствах коммунизма, а о том, какая форма коммунизма лучше всех.