Закончив звонить по телефону, папа переглянулся с мамой. Его взгляд вселил Джеку подозрение, что свинья, возможно, уже нанесла их соседям визит.

Джека бросило в холод и затрясло, ему казалось, что он вот-вот упадет в обморок от страха. Перед глазами непрерывно проигрывалась картинка длинного торса твари, прижавшегося к окну, так что бурые соски, выглядывавшие из черной, собачьей шерсти брюха, прижались к поверхности стекла, словно детские пальцы. Копыта "свиньи" едва коснулись окна, но этого было достаточно, чтобы стекло задребезжало в раме.

В доме не было ничего, ни двери, ни предметов мебели, из которых можно было бы сделать баррикаду. Папа знал это, и Джек представлял себе треск дерева, звон бьющегося стекла, раздающиеся вслед за этим всхлипы сестры и крики родителей, когда "свинья" вломится в их дом, хрюкая от голода и визжа от возбуждения. Он тихо застонал и на какое-то время закрыл глаза, после того, как фигура исчезла в тени окружавших веранду деревьев. Попытался прогнать от себя образ этого рыла и тонких девичьих волос, спадающих на кожистые плечи.

А затем мама сказала: "Билл, пожалуйста. Пожалуйста, не выходи на улицу".

Дети предположили, что мама взяла папу за локоть, говоря это. Хотя не видели, как она делает это, поскольку к тому времени были отправлены в постирочную, где с тех пор и оставались. Но по тону ее голоса они знали, что она взяла папу за руку.

"Шшш, Джэн. Тише. Оставайся с детьми", - сказал папа маме. Он вышел из дома, но никто так и не услышал звука заводящегося двигателя. "Моррис Марина" стоял в конце подъездной дорожи, под австралийской акацией, где Гектор однажды нашел странную кость, предположительно, коровью. В постирочной дети, прижавшись друг к другу, стали молиться про себя и, напрягая слух, пытались расслышать звук двигателя, но тщетно. И с тех пор, как папа ушел за машиной, больше они его не видели.

Гнетущая тишина, в тот вечер ворвавшаяся в их жизнь, усиливалась, отчего тиканье часов в коридоре казалось оглушающим. Тревога ожидания стала, будто, осязаемой.

В конце концов, мать открыла дверь в постирочную, чтобы дать знать о своем возвращении. Она попыталась улыбнуться, но губы у нее были слишком напряжены. На щеках виднелись красные полосы, оставленные пальцами, когда она сжимала себе лицо. Иногда она делала так по вечерам, когда сидела одна за кухонным столом. И часто делала это, когда папа уходил искать Шнаппса. Маме никогда не нравился ни новый дом, ни окружающая его местность. Не нравились ни свисты и крики птиц, ни жалобное повизгивание в ночи, напоминавшее плач напуганных детей, ни следы животных под ее бельевой веревкой, болтавшейся на диком ветру, ни жирный, длинный угорь, которого они видели в ручье, с зажатым между челюстей ягненком, ни огромные липкие цветы, кивавшие тебе, когда ты проходил мимо, ни пропавший пес, ни украденные цыплята... Их матери не нравилось все это, и она говорила, что сомневается, что когда-нибудь станет "Киви" (уроженкой Новой Зеландии - прим. пер.). Она переехала в это место ради папы. Гектор с Джеком знали это. И теперь она тоже пропала.

Держа игрушечный фонарик Лоззи, потому что большой фонарь с резиновой ручкой из кухонного шкафа, где хранились спички, забрал папа, они услышали, как их мать кричит, пытаясь унять дрожь в голосе: "Билл! Билл! Билл!" Видимо, она прошла мимо дома в сторону машины. Затем ее голос стал тише, и, в конце концов, смолк. Просто смолк.

И тот факт, что оба их родителя беззвучно исчезли - не было слышно ни криков, ни шума потасовки - вызвал у мальчиков надежду, что их мама и папа скоро вернутся. Но когда тишина затянулась, в головы к ним полезли страшные мысли. В том числе про то, что напавший на их родителей был настолько быстрым и бесшумным, что у них не было ни единого шанса убежать. Ни малейшей надежды на спасение.

Наплакавшись и устало замолчав после появления "свиньи" на веранде, Лоззи после маминого ухода снова, было, захныкала. На данный момент она была успокоена заверениями, ложью и храбрыми лицами братьев. Но долго ее молчание не продлится.

Лоззи поднялась на ноги. На ней была пижама. Желтая, с рисунком Винни Пуха и Пятачка. Волосы были взъерошенными, а ноги - грязными от пыли. Ее тапочки остались в гостиной. Мама сняла их, когда вытаскивала у нее из ноги занозу щипчиками из швейной коробки. Хотя ступни ног у детей уже огрубели от беганья босиком на улице, они все равно подцепляли колючки на лужайке и занозы на веранде.

– Где мама, мальчики?

Джек тут же похлопал по полу рядом с ним.

– Тише, Лоззи. Иди сюда и сядь.

Нахмурившись, она выпятила живот.

– Нет.

– Я достану тебе мороженое из морозильника.

Лоззи села. Когда Джек поднял крышку, морозильник загудел, и его желтое свечение вызвало смутное чувство успокоения. Одобрив трюк с мороженым, Гектор глубоко вздохнул и снова уставился на дверь постирочной. Он сидел и слушал, уткнувшись подбородком в колени и вцепившись пальцами себе в лодыжки.

С серьезным лицом Лоззи вгрызлась в рожок с неаполитанским мороженым.

Джек подвинулся поближе к Гектору.

– Что думаешь?
– спросил он тем же тоном, которым говорил, когда они с братом перебирались через водопад на ручье, или когда изучали темные смердящие пещеры в холмах, от которых мистер Питчфорд советовал держаться подальше, или когда перелазили через дерево, упавшее над глубоким ущельем в источавших испарения тропических зарослей, которые окружали их дом. Лес простирался до самых пляжей из черного вулканического песка, где сильное течение не позволяло им купаться.