– За погляд денег не берут. И потом, что, заслуженному профессору уже и на, гм, красивую студентку даже взглянуть нельзя?

– Пусть глядит, на, гм, красивых профессорш, – буркнул Вениамин, ожесточённо вколачивая костыль. – Хоть на мадам Лаупер-Брунно.

– Ты смеёшься? Ей же сто два года!

– И что? Если человеку сто два года, это ещё не значит, что она не может мечтать о…

– Так! Хватит, Вен. Когда начинаешь так ворчать, чувствуется, что ночью тебе меня не хватило, – Санди усмехалась, лукаво, победительно. – Но давай об этом позже, ладно? Полезли лучше.

– Полезли, – он последним ударом вогнал костыль на всю глубину, пропустил через кольцо страховочную верёвку. – А всё равно, не нравится он мне… этот твой Барбаросса.

– Ничего он не мой! – горячо возразили ему сверху. Алисанда уже ловко подтягивалась, застегнув карабин на поясе. – Он очень талантливый, если хочешь знать!

– Знаю, знаю, – Вениамин взялся за верёвку. – Сама не болтай. Лезь себе!

…Солнце уже поднялось, когда они, тяжело дыша, перевалились через последний карниз. Вниз лучше было не смотреть – земля совершенно исчезла в мешанине крыш и переходов, где-то далеко-далеко. Облака же, напротив, плыли совсем рядом.

И рукой уже подать до заброшенного «аппендикса». Черепичная крыша посерела, вдоль водостоков и желобов поселился ядовито-зелёный мох; длинные плети его спускались по фигурному литью ниже, оплетали толстые прутья оконных решёток, глубоко вделанных в кирпичную кладку. Теоретически, оставалось самое простое – перепилить любой из прутьев, аккуратно выдавить небольшой квадратик толстого мутного стекла, повернуть защёлку – и ты внутри.

Нелепый огрызок, мост в никуда, висящий над пропастью; и узкое, словно нож, строение, занявшее всю его ширину, глядящее на мир полуслепыми бельмами запылённых окон.

– Пила с тобой?

– Со мной, со мной, не волнуйся. – Вениамин похлопал по клапану кожаной сумки. – Пошли.

Крыша здесь была настолько покатой, что по ней пришлось ползти. За сим исключением, остальное прошло гладко – закрепили обвязку вокруг трубы, Вениамин спустился к ближайшему окну и взялся за алмазную пилку.

Пилка была хороша, гномьей работы – и, конечно, он бы никогда не смог позволить себе подобный инструмент. Купила её Алисанда – а может, не купила, а где-то стащила. У Санди были свои пути и способы, которые она ревниво охраняла. Даже от него.

Блистающие зубцы впились в неподатливое серое железо. Раз, другой, туда-сюда – нет, слишком медленно. Вениамин брызнул каменным маслом в наметившийся распил, дело пошло живее. Алисанда оставалась наверху, укрываясь за каминной трубой.

Но нет – всё тихо, да и как может быть иначе? Они слишком высоко, чтобы их заметили с земли, только из бойниц соседних башен, но пожилым профессорам не до подобных наблюдений. Они сейчас тащатся, шаркая ногами и путаясь в полах мантий, к дверям оставшихся в пользовании аудиторий, брюзгливо подгоняют ассистентов, что катят тележки с демонстрационным материалом – кролики и крысы в клетках, кристаллические друзы, рунные мельницы тяжёлой бронзы; они не смотрят по сторонам.

Решётка поддалась. Тяжёлый толстый прут отправился наверх; потом, если всё будет хорошо, они приладят его на место.

Звякнуло выдавленное стекло, Вениамин сунул руку, нашарил запор. Пока всё как обычно, даже слишком обычно – хотя о «висячем корпусе» болтали всякое. Но обычных студиозусов Академии подобные материи интересовали не слишком и потому слухи тоже были так себе, серые, без особой выдумки или леденящих кровь подробностей.

– Готово, Санди.

– Давай, я тебя держу, – она ловко соскользнула по верёвке вниз, изящная ножка в мягком сапожке встала на подоконник. В свободной руке появился небольшой самострел.

Окно открывалось внутрь – из-за намертво вмурованных в кладку решёток. Вениамин протиснулся между грязноватыми прутьями и очутился внутри.

Аудитория, и по первому виду скорее подошла бы медицинскому факультету. Странно, лекарей сюда вроде б как не заносило…

Рядом с высокой кафедрой – широченный мраморный стол, предусмотрительно снабжённый кровостоками и массивными зажимами; легко было представить распятого здесь человека, но имелись и другие петли, явно не для людской анатомии. Разложены покрытые пылью хирургические инструменты – к ним не прикасались уже много-много лет. Амфитеатром поднимаются скамьи для студиозусов, старого образца, внизу их давно уже заменили. Вдоль стен тянутся полки с книгами, однако каждая заперта решёткой с внушительным замком; на иных стеллажах – склянки и склянищи тёмного стекла с заспиртованными частями тел, отсюда не разглядишь, человека или животных; скорее всего, и тех и других.

Ничего необычного, за исключением мраморного стола и пространства вокруг него; пол выложен гранитной плиткой, в нём – отверстия для стока. Всё донельзя старое, пыльное, душное, но при этом – чистое. Прежде, чем уйти отсюда, прежние хозяева отдраили всё до блеска, до немыслимого сверкания; на мраморе только пыль, под ровным серым слоем ни пятнышка.

Вениамин услыхал нетерпеливое «хм!» за спиной, поспешно подвинулся, мягко спрыгнул на пол; вокруг сапог всклубилась пыль.

– Анатомичка какая-то, – заинтересованно проговорила Алисанда, обходя его. – Забавно, никогда не слышала, чтобы в «аппендиксе» размещались бы медикусы.