– Сегодня вы начинаете учиться, – заговорил Вадим Иванович, когда общими усилиями мастеров и преподавателей порядок в рекреации был наведен. – Запомните навсегда этот первый день вашей новой жизни. Вы приобщаетесь к великой силе, главной силе нашего общества – к рабочему классу. – Он помолчал. Обежал взглядом ряд ребят, стайку преподавателей, застывших вдоль боковой стены под часами, прикинул, все ли собрались, и продолжал, дав волю голосу: – Кто-то выбрал свой путь сознательно, кого-то сюда занесла неудача на вступительных экзаменах в институт или техникум, кого-то привела за ручку мама. Отныне всех вас объединяет общее дело: вы пришли учиться, все вы ученики. Усвойте это, пожалуйста, сразу же, чтобы потом не было недоразумений. Мы будем учить вас теоретическим основам профессий, навыкам и приемам труда, мы будем учить вас жизни. Пройдет год для одних, два для других, вы покинете эти стены, приобретя отличную нужную специальность и получив рабочий разряд. Дальше вам идти уже самостоятельно – долгий жизненный путь. Но первый шаг на этом пути вы делаете сейчас. От того, как вам удастся освоить программу обучения, с какой честностью отнесетесь вы к будущему своему делу уже здесь, на этапе освоения этого дела, будет зависеть ваша последующая жизнь, ее большие радости и малые печали. Учитесь, набирайтесь знаний и опыта – пригодится. Отныне в дни теории вы будете приходить в этот зал на линейку, отсюда – по кабинетам. Здесь мы будем сообща обсуждать наши успехи и неудачи, будем радоваться успехам и огорчаться от неудач. Так пусть же успехи будут частыми, а неудачи редкими! Согласны?

– Согласны! – взорвался зал, кто-то захлопал в ладоши, следом все захлопали.

– Понимаете, – сказал Белов, когда шум улегся. – И еще мне вот что хотелось сказать вам. В училище вас ждали, готовились к вашему появлению. У нас прекрасно оснащенные кабинеты и мастерские, чистые и просторные рекреации, отныне все это наш общий дом. В штате училища нет уборщиц, отсюда следует, что порядок и чистоту в нем вам придется обеспечивать самим. А теперь – по кабинетам! В добрый путь!

– Не надеялся, что встретимся, – заговорил Сафонов у двери своего кабинета, придержав Вересова за локоть.

– Почему? – удивился Юрий Андреевич.

Не словам удивился, теми же словами встретил его Белов, когда он зашел в училище в августе, вернувшись из второго преподавательского отпуска. Удивился тону, с каким эти слова были сказаны, – прозвучали они тревожно и напряженно, и было это заметно особенно потому, что только минуту назад во время линейки старик был весел, привычно подначивал Кобякова.

– Такой ты был к исходу, прости, пришибленный.

– Был, – согласился Вересов. Он действительно дошел к концу года, едва ноги носил. – Отдышался за лето, теперь вроде порядок.

– Отдышался, – повторил Сафонов и понурился. – Молодец. А вот я опять провалялся август. Понимаешь, чуть дело к отпуску, цепляется какая-нибудь зараза и держит, жует… – Но оживился. – Так, пожалуй, все болячки переберу. – Поднял лицо, посмотрел внимательно в глаза Вересову, сомневаясь словно, что тот верит, усмехнулся обезображенным лицом – получилось, как всегда, криво. – Иди уж, не терпится, вижу, иди. Еще поговорим, есть о чем.

Повернулся круто на негнущейся ноге, вошел в кабинет под дружный грохот отодвигаемых стульев – ребята встали приветствовать. Притворил дверь за собой.

«Сдает старик, – думал Вересов, – Старость пришла, навалилась, подмять норовит. А ведь и не стар он, если разобраться, всего год как вышел на пенсию. Невозможно поверить, что за год так человека скрутило…»

Одни люди появляются в жизни другого человека легко – открывают дверь, входят без спроса, располагаются. Другие стоят в замешательстве перед распахнутой дверью, не выказывая ни малейшего желания войти, но и не отказываясь от этого действия. Наконец, однажды понимаешь, что для них и двери-то никакой нет, что они всегда были с тобой, что отныне твоя жизнь без них отчасти теряет смысл.

Таким человеком для Вересова стал Сафонов – не сразу, проявляясь исподволь, и уже не избавиться от мысли, что он был рядом всегда, что их общее время если и имеет точку отсчета, начало, то распространено оно не только вперед – в будущее, но и в прошлое – вспять.

При появлении Юрия Андреевича девушки недружно поднялись, иные и вовсе остались сидеть, только глянули в его сторону и отвернулись. «Ничего, ничего, – успокоил он себя, – бывает. И обижаться нечего. Подумаешь, птица какая, преподаватель. Видали они таких. Мы все для них на одно лицо и только от нас зависит, будут нас различать или нет».

Он прошел к своему столу, повернулся к классу, оглядел всех, ненадолго задерживая взгляд на лицах, отмечая их выражение.

Теперь поднялись все – проняло столь долгое молчание, принятое за недовольство. «Это хорошо, – подумал он, успокаиваясь, – хорошо, когда сами».

Тридцать пар глаз смотрели на него неотрывно – внимательные, безразличные, вызывающе-веселые, нагловатые.

– Здравствуйте и садитесь, – сказал он и сел сам.

Сели, тишина повисла в кабинете.

Он открыл новый журнал, отыскал свою страницу по оглавлению. По списку в группе значилось тридцать человек, в кабинете тридцать два места, четыре места свободны, значит, двух девушек не хватает. Все это он проделал автоматически – привык за год эксплуатации системы распознавания – ее первого уровня.

– Староста, – сказал он.

– У нас нет старосты, еще не выбрали.

– Верно, еще рано. Тогда будем знакомиться. Андреева…

Они вставали одна за другой и по тому, как они вставали, как заявляли о своем присутствии, как смотрели ему в глаза или только коротко, с вызовом взглядывали и сразу же опускали голову, как садились и что делали после того, как сели, он отмечал мысленно: друг, еще друг, и вдруг недруг, как жаль, и снова друг…

Постепенно класс становился понятным, стройность его четырех рядов нарушалась, приходила в движение, от первоначальной и такой ясной установки – ты пришел учить, а они учиться – ничего не оставалось, все оказывалось не так-то просто: он перед ними действительно для того, чтобы учить, но вот беда, они перед ним далеко не затем, чтобы учиться.