Шрифт:
– Сеня, вверх, вверх! – закричал Панарин и, нарушая собственный приказ, бросился на выручку, направил машину вниз, выстрелил зондами, в ближайшую медузу, надеясь хоть чем-нибудь помочь Сенечке. Перегрузка налила тело ртутью, окаемок шлема впился в щеки, в лоб, Панарин едва увернулся от атакующей медузы, метнулся влево, вниз, вправо, вверх. Пылающий самолет Сенечки вошел в штопор как раз под ним…
То, что бесполезно было бы описывать словами, кончилось. Медузы остались позади. «Как же так, – кричал про себя Панарин, глотая слезы, – как же так? Ведь он садился здесь, я уверен, почему же тогда? Потому что – истребители?»
Он не видел никого из своих, но они тотчас напомнили о себе. Станчев и Барабаш уже шли на посажу, Леня летел где-то справа, чуть позади, у Таирова сорвало факел, и он тянул в девятый квадрат.
Панарин откинул фонарь, вылез на бетонку. К нему подошли Станчо Станчев и Барабаш. «Сарыч» Лени, затухающе свистя турбиной, остановился в нескольких шагах. У Лени и на этот раз хватило сил бодро выпрыгнуть в своей всегдашней манере. Панарин шагнул к нему, схватил за ремни и притянул к себе.
– Ты что? – Леня хлопнул роскошными ресницами.
– Вот они, твои истребители, падло! – Панарин бросил руку к кобуре, но пальцы наткнулись на широкую ладонь Станчева, накрывшую застежку, и Панарин опомнился. – Вот они, твои истребители…
Леня был бледен:
– Но кто же знал?
А у Панарина пропали вдруг вся злость и ярость на, этого лихого экспериментатора, шагавшего по науке, как киношный ковбой по условному городу-декорации. Не имел права на эту злость – потому что смолчал, не настоял.
– Ладно, – сказал Панарин, ни на кого не глядя. – Замяли.
– Нет, ты скажи! – крикнул Леня. – Что сделать? Что нужно сделать? Ты только скажи!
– Не знаю, – глядя в землю, сказал Панарин.
Они пошли к диспетчерской. На традиционной лавочке, дожидаясь их, сидел рядом с тремя откупоренными и непочатыми бутылками Брюс, терзал баян. Тут же пили Коля Крымов и Чебрец.
– Держите, ребята. – Брюс отложил баян и стал раздавать бутылки.
Панарин почему-то припомнил, что до того, как удариться в науку, долговязый рыжий Брюс был спасателем на нефтяных промыслах в Северном море.
К Панарину бросилась словно из-под земли возникшая Клементина и стала торопливо его ощупывать, цел ли – что было, в общем-то глупо, но у Панарина не хватило ни сил, ни желания ей препятствовать. Он сел, улыбнулся Клементине застывшими губами, взял у Лени бутылку. Вяло удивился, отчего нет здесь Наташи, Сенечкиной вдовы, и тут же вспомнил – она, скорее всего, узнала о случившемся в диспетчерской. Сразу же…
Чебрец вдруг отобрал у Брюса баян и запел во весь голос:
В дом входили в форточку,выходили в форточку,все на свете семечки, друзья.И в края далекие залетели мальчики —корешок мой Сенечка и я…Он орал, бледный, с остекленевшими глазами. На него жутко было смотреть, и Панарин отвернулся.
Леня толкнул Панарина локтем: у калитки стоял хмурый Адамян. Панарин отодвинул Клементину, шагнул к Адамяну, вытянулся, щелкнул каблуками и откозырял. Он никогда так не делал раньше – такого обычая не было ни в писаных, ни в неписаных законах.
– Честь имею доложить, – сказал он звенящим голосом. – Задание выполнено к вящей славе невыносимо развитой науки. Доставлено приблизительно шесть с половиной кубометров «взвеси». Потери – два самолета, два пилота. Служу науке!
– Плюс звено истребителей – три самолета, три пилота, – тусклым голосом поправил его Адамян, повернулся через правое плечо, двигаясь, как скверно сделанная марионетка, и ушел в калитку.
Панарин мрачно вылил в стакан остатки и отодвинул пустую бутылку. Зоечка торопливо принесла новую. Установка в третий раз играла по его заказу «Танец маленьких лебедей».
Было еще светло, и в баре сидели человек десять, почти все по одному. Под панаринским столиком спал Коля Крымов, начавший слишком рано. Обер-механик Шлепаков, только что вернувшийся с «материка», показывал друзьям новенький золотой пятнадцатирублевик с профилем Президента Всей Науки, а друзья похабно комментировали это историческое событие.
Поселок скучно притих в ожидании традиционного вечернего загула. Отставку Тарантула он принял с восточным фатализмом. Вслух об этом не говорили, но большинству было просто-напросто наплевать.
Предместкома Тютюнин целыми днями шатался по Поселку в абсолютно непотребном состоянии, бил уличные фонари и стекла, орал песни, разломал об кого-то балалайку, затевал драки с безопасниками и доказывал всем, что он – побочный правнук Емельки Пугачева, а потому еще утворит такое, отчего все содрогнутся. И утворил-таки – в один прекрасный день на крыльце дирекции нашли лист бумаги, на котором его пьяным почерком было размашисто изображено фломастером: «Ну вас всех! Ушел в Вундерланд». Окаемов носился по улицам на завывающем броневике, собирая своих ореликов. Поселок и окрестности прочесывали с овчарками и инфракрасными детекторами. Подобрали два десятка аборигенов, нечаянно отыскали потерявшиеся два года назад ящики с оборудованием, спугнули несколько парочек, но Тютюнина не нашли. Когда пошли на второй заход, одна из овчарок взяла след предместкома, довела до предгорий, границы Вундерланда, села и завыла. Дальше никто идти не осмелился.