Не забывал мастера и граф, каждый раз проезжая через Орскую крепость, заходил: чаще заказ сделать, а то и просто. С удовольствием общался со стариками, шутил с Матрёной. А в последний раз и вовсе в краску её вогнал. Сказал Егору:

— Ох, голубчик, и хороша у тебя жёнка. Будь я помоложе, ей Богу, увёл бы!

Матрёна, родившая к тому времени двоих сыновей, вошла в женскую пору. Красивая, статная, да вот куда-то подевались её смешливость и задор, всё чаще грустила и печалилась. Изо всех сил старалась скрыть, что не очень-то счастлива в супружестве, да шила в мешке не утаишь. Как-то вышла она из лабаза, а мимо отряд казаков ехал. Один казак приотстал, спешился, подошёл, ведя коня в поводу.

— Доброго здоровьица, Матрёна Яковлевна, — сказал.

— И тебе не хворать, Тимоша, — поприветствовала Матрёна одного из своих незадачливых женихов.

— Слыхала, нашу крепость хотят сделать станицей Оренбургского казачьего войска?

— Папенька сказывал, — кивнула женщина.

— А меня переводят. Не сегодня-завтра приказ придёт.

— Что ж, счастливого пути, — улыбнулась Матрёна и неожиданно спросила: — Почему бобылём ходишь, не женишься?

Казак усмехнулся:

— Да кому я рябой нужен?

Женщина вгляделась в тронутое оспой, но не потерявшее привлекательности лицо.

— Всё шутишь, всё такой же.

— Я-то такой же, а вот тебя, Матрёнка, как подменили. Ведь какой певуньей была, как на посиделках отплясывала. Помнишь, как в Купалову ночь с тобой вдвоём через костёр прыгали? А сейчас… Не больно весело тебе живётся.

— Нет, Тимоша, всё хорошо. Егорушка заказ большой получил, денежный.

— Да не о том ты… — Казак бросил повод, подошёл к Матрёне вплотную, взял её руки в свои и горячо заговорил: — Поехали со мной! Любить буду, жалеть! Ребятишек твоих, как родных приму! — Женщина собралась отнять руки, да на мгновенье замешкалась, казак, почувствовав нерешительность, усилил напор: — Поехали! Матрёнушка, любушка! На руках носить буду, пылинки сдувать!

С видимым сожалением Матрёна руки всё-таки отняла, ответила:

— Поздно. Не судьба. Прощай, Тимоша, — развернулась и ушла, не оглядываясь.

Направилась Матрёна к родительскому дому, сыновья постоянно у деда с бабкой крутились, да и сама она частенько гостевала у стариков. У крыльца замедлила шаг, заслышав за углом стук молотка и голоса своих отца и первенца. Подумала: «Сарай чинят». Прислушалась.

— Видишь, всякое дело сноровки требует, даже гвоздь при неумелых руках криво в доску войдёт, — учил дед. — Вот ты хочешь мастером по яшме стать, как папенька твой. Так знай: не всякий красоту яшмовую способен высмотреть, душу камня почувствовать, да на свет Божий явить…

Матрёна вздохнула тяжко, не деду, отцу бы сына наставлять, но Егорше всё недосуг. Вошла в избу и опустилась на лавку у окна. Мать пряла на новой прялке: ногой нажимала на педаль, вертелось деревянное колесо, наматывалась на бобину тонкая нить — шлёнка — с накрученным на неё ловкими руками ангорским пухом. Младший внук, не отрываясь, смотрел на бег колеса. Бабушка приговаривала:

— Вот спряду пряжу, свяжу платок пуховый твоей маменьке. Станет она у нас краше прежнего.

Матрёна не выдержала и запричитала:

— Ох, да пропади пропадом краса моя. Что ж за судьбинушка горькая.

Сынишка подбежал к матери и уткнулся в подол. Она посадила его на колени, прижала к груди. Встревоженная старуха, примотав нить, оставила прялку и подошла к дочери.

— Что с тобой, дитятко?

— Не нужна я Егорше и детки наши не нужны. Словно мимо пустого места ходит, холодный как его камень, как яшма его проклятущая! Хоть разок бы слово ласковое сказал. А ночью, как уснёт, всё зовёт басурманку свою. Во сне не меня, её обнимает! Ой, маменька, не могу я больше! — Матрёна зарыдала.

Мать подсела к ней, обняла и сама заплакала, заревел сынишка. Тут дед со старшим внуком вошёл.

— Матрёна, Глашенька, что стряслось-то? — спросил. Но женщины, как не слыхали. Старший внук тоже носом захлюпал потихоньку. В открытую плакать при деде забоялся, тот всегда говорил: «Слёзы лить не мужчинское дело». Старый вояка в растерянности пребывал не долго. Выкрикнул громко первые пришедшие на ум команды:

— Смирно! На плечо! — Подействовало. Все домочадцы плакать перестали, изумлённо уставившись на главу семейства. — Вот, другое дело, — произнёс тот и добавил: — А теперь сядем рядком, поговорим ладком. Но чтоб без этого, без рёву.

Выслушав дочь, почувствовал облегчение, всего-то, но виду не подал, спросил лишь:

— Любишь Егоршу?

— Люблю, люблю ирода, — Матрёна вновь собралась плакать, но под строгим отцовским взглядом передумала.

— А коль любишь, какой есть принимай. Егоршу нашего ангел крылом коснулся, дар особый передал. Таких мастеров — по пальцам перечесть. И как муж тебе разве плох? Не бьёт, чарку лишь по праздникам выпьет, денежку всю в дом. Вон я, небось, тоже не подарок, а ведь сколь лет вместе с твоей маменькой живём. Скажи, Глашенька.