Нет, вряд ли Морев представлял, сколько их было, этих неприятностей! В каких только инстанциях меня не прорабатывали… Дважды я ставила вопрос так: выгоните Демешкина — я тоже уйду… К бездельникам привыкли, их может собраться целая толпа — никто не возмутится. А когда один человек делает что-то, считающееся невозможным, вот тут все бросаются экономить государственные деньги…

— Вы только не обижайтесь, Кира Владимировна, — сказал Морев, и я почувствовала, что он действительно не хочет меня обидеть. — То, что делает Демешкин, просто не укладывается в рамки науки. Вы что — в самом деле верили в успех?

Что я могла ответить? Рамки науки… Я верила, нет, твердо знала, что кто-то должен набивать себе синяки и шишки, раздвигая эти рамки.

— На такой успех не рассчитывала, — сказала я. — Но что-то, понимаете, что-то должно было найтись в этой невозможной области сверх-сверхбыстрых процессов…

Мы помолчали. Потом Морев сказал:

— Если меня уволят, я попрошусь к вам младшим научным сотрудником. С темой «Исследование свойств вещества при температурах ниже абсолютного нуля». Возьмете?..

На улице я долго рассматривала свой «Запорожец». Коралловая эмаль сверкала на солнце: у меня прекрасная шведская паста. Я смотрела на «Запорожец» и думала, что скоро такие машины останутся в музеях. Пусть даже не очень скоро. Важно, что найден новый принцип.

Потом я села за руль и заставила себя не думать о делах. Впрочем, одна мысль все-таки промелькнула. Сейчас к Меркурию летит первая экспедиция, забавно, если на месте посадки экипаж встретят семь мраморных слоников…

Желтое, заострившееся, уже нечеловеческое лицо утонуло в подушке. Накрытое одеялом тело было столь плоским, что казалось — голова существует сама по себе. Даже не голова — обрубок мумии, восковой слепок, муляж с неряшливо приклеенными прядями жидких волос.

— Сэтти Товиус, покушение на самоубийство, десять таблеток пекталана, все обычные меры приняты, состояние безнадежное, — скороговоркой пробубнил дежурный врач.

Профессор молча разглядывал то, что еще вчера было Сэтти Товиусом — человеком, служащим, налогоплательщиком, — а теперь являло собой полутруп. Все закономерно. Среда осуществляет отбор нежизнеспособных форм: так было миллиарды лет назад с амебами и водорослями, это же самое продолжается и теперь. Природная среда, социальная среда — какая разница! отбор все равно действует.

— Совершенно безнадежен?

Врач кивнул.

— Что ж, — проговорил профессор. — Попробуем поспорить с природой.

Врач ничего не понял, но на всякий случай улыбнулся.

— Какая-нибудь новинка?

— Пожалуй. Радость и счастье, как известно, действенней любых лекарств. Проблема в другом: каким способом заставить пережить счастье того, кто завидует мертвым и сам уже почти мертвец? Его родственники здесь?

— У него их нет.

— Друзья?

— Пока что ни одного телефонного звонка.

Профессор вздохнул.

— Вот, милый мой, каков парадокс… Живет человек в центре большого города, ходит на службу, и кто он такой в действительности? Робинзон, социальный робинзон, который отчаялся когда-либо увидеть на горизонте корабельный парус… Ладно, к черту сантименты. Надо безотлагательно испытать на нем биотоковый метод моделирования счастья.

— Искусственное сновидение?

— Формально — да. Но переживать его он будет как настоящую, подлинную жизнь. И если после этого он изо всех сил не потянется к свету, то… нет, я верю в успех.

Профессор отдал по телефону распоряжения, вынул пачку сигарет, пересчитал, сокрушенно покачал головой (еще далеко до полудня, а уже полпачки как не бывало) и закурил. «Тоже парадокс, — подумал он про себя. — Стараюсь нейтрализовать вредное влияние среды, а сам? Занимаюсь медленным самоубийством — накачиваю легкие дымом».

Сэтти Товиус раздвинул упругие ветви сосен, в разгоряченное лицо пахнул морской ветер, и белый, чистый, сверкающий, бесконечный берег молнией вошел в его сознание.

Он не поверил, зажмурился, обернулся к Ренате. Она смотрела широко раскрытыми глазами, и ее густые волосы крыльями бились на ветру.

Их руки встретились.

До моря было шагов двадцать. Они шли, взявшись за руки, и вокруг ширилась безбрежность неяркого голубого неба, мерцающего моря, пустынного пляжа, и редкие крики чаек тонули в безлюдной тишине.

Что-то давнее, забытое пробуждалось в Сэтти. Словно отваливалась шелуха, и он каждой клеточкой тела начинал ощущать теплое дыхание моря.