Парадокс: у постороннего я могу инфаркт замедлить, а себе даже зуб паршивый залечить – никак. Опыты на себе я ставил – вавку удалял на ноге, порез на руке. Однажды расхрабрился – решил камни в желчном пузыре растворить. Боль такая приступила, что я рычал и потом исходил. А вот зубы лечить не брался – слишком они близко к мозгу. Задену еще…

Вполне допускаю, что самоисцеление для меня – пустяк на самом-то деле, просто я не умею лечить иначе, чем руками.

Я задумался, неосознанно трогая больной зуб кончиком языка. Может, еще один опыт поставить? «Зарядить» воду.

Оставив паяльник, я решительно протянул руку к большому блюду с парой стаканов и бутылочкой «Боржоми». Набулькав полстакана, взял его в руки.

Годами я отбрыкивался от подобного эксперимента. Не потому, что боялся, просто неприятно уподобляться Чумаку и прочим «биоэнергоинформационным фрикам». Но я-то целитель настоящий! Вдруг да получится?

Пожав плечами, я обнял стакан ладонями, будто грея, и чуть напрягся, напитывая минералку своей энергией. И снова покривился, уже не от боли, а от незнания. Юзать юзаю, а как я эту самую энергию вырабатываю, как в ход пускаю, лечу как – понятия не имею.

Набрав воды в рот, пополоскал – и проглотил. Посмотрим, что выйдет… Поболтав минералкой в стакане – оставалось больше половины – я поискал горшки с цветами, чтобы вылить, не нашел, и выглянул на крыльцо. Около ступенек, в позе усталого сфинкса возлежал Джульбарс, здоровенная дворняга. Взгляд собачьих глаз был тускл, да и вела себя животина вяло.

– Заболел, псина без бензина? – спросил я с сочувствием. Пес лишь хвостом шевельнул. Недолго думая, я вылил «живую воду» в относительно чистую собачью миску. Эффект оказался неожиданным – Джульбарс резко встрепенулся. С трудом поднявшись, он жадно нюхнул воду – и сразу заработал языком, лакая, а потом еще долго гремел посудой, вылизывая все до капли. Воззрился на меня – и преданно завилял хвостом.

– Выздоравливай! – сказал я и вернулся в дом.

Часа два мы с генералом просидели в гостиной, ударными темпами собирая микроЭВМ и захламляя большой стол, как вдруг Револий Михайлович встрепенулся.

– Так рано ж еще… – пролепетал он, медленно привставая со стула.

Недоумевая, я глянул на него, а затем посмотрел за окно. Во двор плавно въезжал громадный приземистый «ЗиЛ», бликуя зеленоватыми пуленепробиваемыми стеклами. Генерал растерянно покрутил головой, словно озорник, боящийся родительского гнева.

– Я намусорил, я и уберу, – успокоил его, откладывая дымящийся паяльник и делая вид, что ничего не понимаю. В сыновней почтительности Суслова-младшего доминировали вынужденное послушание и робость перед строгим отцом. Но не демонстрировать же мне свой житейский опыт! Приятно это будет Револию Михайловичу? То-то и оно.

Со двора донеслись громкие голоса, дверь распахнулась, и в гостиную шагнул высокий сухопарый человек с тонкими чертами умного лица. Быстрый и острый взгляд его светлых глаз за толстыми линзами очков вызывал ощущение неуюта.

– Доброго дня, Револий, – проговорил Михаил Андреевич Суслов, по-горьковски окая. Стащив на ходу тяжелое пальто с каракулевым воротником, он передал его на руки сыну. – У нас гости?

Михаил Андреевич снял папаху-пирожок и длинными худыми пальцами пригладил непослушную белую прядь.

– Здравствуйте, молодой человек, – сказал он церемонно, не меняя бесстрастного выражения на худом лице с высокими скулами, малоподвижном, словно каменном. Я встал.

– Здравствуйте, Михаил Андреевич, – сказал вежливо, как мальчик из хорошей семьи, и тут же все испортил, добавив простовато-местечковое: – Извините, что насвинячил…

Суслов даже не улыбнулся. Вопросительно повел бровью и с облегчением приземлился на скрипучий венский стул. Я тоже присел.

– Это Михаил Гарин, – храбро вступил генерал, – он участвует в смотре научно-технического творчества молодежи на ВДНХ. Лауреат!

Я с сомнением посмотрел на Револия Михайловича, а Суслов-старший обратился ко мне:

– Тёзка, значит? – Повернувшись к сыну, он проговорил: – Извини, что помешал прогрессу. Сердчишко забарахлило, пришлось уйти пораньше. А Борис Александрович сюда сразу, на свежий воздух…

Плотный, налитой здоровьем начальник охраны, стоявший у дверей, наметил улыбку.

– Тогда закругляемся, Миша, – бодро сказал генерал. – Тем более, обедать пора. Полпервого уже!

– Пожалуй, – поддакнул Михаил Андреевич, сдержанно кивая.

Я отнес недоделанный «Коминтерн-1» в «генеральскую» комнату и стал аккуратно складывать детали в картонную коробку, исподволь наблюдая за Сусловым.

Оказалось, что ничего общего у этой исторической личности ни с парадными портретами, ни с плохонькими фотографиями не имеется. Передо мной сидел пожилой, усталый человек, обладавший огромной властью, но ничего не взявший для себя.