— Её хотел вернуть, дьявол тебя дери! — Тонкая ткань рубахи трещала под пальцами его сиятельства. — Да долг кое-кому отдать! Кулаки чешутся до сих пор.

— Что за блажь, Герард! — Дитрих всплеснул руками. — От тебя беду Бог отвёл, а не она!

— Всё! Хватит! — Дышал тяжело, утробно. — Говорил тебе, чтобы не поминал её боле!

— Вот и я о том же. Забудь! Славно, что ушла. Куда ты сказал? На луну? — рассмеялся. — Лежит теперь в объятиях какого-нибудь герцога в Алеме да…

— Дитрих, замолчи…

Угрожающий тон брата подействовал, будто удар. Барон вскочил:

— Ты и со мной драться будешь, как тогда с Шамси? Месяц! Месяц ты отсидел под запором! Чудом тебя отпустили! Господа благодари за дарованную милость, а не её! Забыл, каким тебя привезли? В чём жизнь держалась?! — Сдерживал себя от порыва тряхнуть Герарда за плечи. — Лживые суки! Из-за них все беды!

Тяжёлый потемневший взор брата из-под сведённых к переносице бровей пригвоздил к полу. Замолчал, успокаиваясь, следя за отошедшим к окну молчаливым Герардом. Верить в историю, рассказанную им, отказывался. Иномирянка? Какого чёрта? Ослом будет тот, кто поверит в это. Напустила морок, не иначе. Вывернула всё так, как ей нужно и сбежала от дознавателя. Кто знает, что там между ними произошло на самом деле? Слава Господу, что брат жив. Перекрестился, облегчённо вздыхая, и примирительно, спокойно продолжил:

— Теперь всё наладится. В объятиях жены оживёшь. Можно ускорить свадебный пир.

— Её мать препятствует. — Сиятельный собирался с мыслями. — Год скорби и плача ещё не вышел. Как договорились с самого начала, так пусть и будет.

— Кстати, два дня назад был от них гонец. Беспокоятся. Что ж не завернул к ним? Не успокоил? — Грустная улыбка тронула пухлые губы.

Бригахбург-старший поморщился, покрутив на безымянном пальце тонкое витое помолвочное золотое кольцо:

— Успеется. Домой хотелось. Завтра поеду. Или послезавтра. Идёшь со мной в купальню?

— С утра воду спустили. Чистим.

Герард распахнул дверь. Звать Франца не пришлось. Привалившись к стене, он сидел на корточках напротив покоя, поигрывая небольшим ножом.

— Ты здесь, — рассеянно мазнул по мальчишке взором. — Спустись в кухню, передай Берте, пусть воды нагреют и скажи экономке, чтобы отправила ко мне… Как её…

— Знаю, — буркнул Франц, кривясь и сплёвывая в сторону.

Он ненавидел эту женщину для господских утех. По осени, застав её в конюшне с приехавшим с рудника управляющим, с этим старым мерином, от которого смердит горьким потом и помоями, и после, видя, как она виляет задом перед Кристофом, наказал по-своему, подсунув в её сундук с одеянием старую облезлую крысу, вывалянную в дерьме. Два дня довольная ухмылка не сходила с его лица, а в ушах стоял сладостный душераздирающий вопль замковой блудницы.

Не обходил вниманием и жену вице-графа, эту иноземную графиню Юфу, чёрной тенью скользившую по коридорам замка. С ней дело обстояло сложнее. Напугать её было невозможно. Казалось, явись перед ней дьявол собственным ликом, она и бровью не поведёт. Он до сих пор безуспешно вынашивает мысль, отметая одну за другой, как же довести её до обморочного состояния? В ушах свербело от желания услышать не только низкий подобно набату вой, но и насладиться сухим грохотом её мощей о дубовый пол. А ещё лучше с лестницы, чтобы освободить искренне любимого брата от удавки на шее в её образе.

— Вспомнил! — встрепенулся его сиятельство. — Экономка… До того, как приехать сюда, прослужила у судьи Христофера фон Шмидта из Аугуста восемь лет. А вот почему расчёт взяла, толком не поведала. — Герард обулся в низкие кожаные сапоги. — Пойду к Ирмгарду. Он здесь?

— Перед твоим приездом вернулся. Аланов загонял. Сука неделю как ощенилась. Хорошо, что в лес не пустили.

— Правда?! Сколько?

— Шесть. Все здоровы. Три кобеля, три суки… Через два месяца можно будет выполнить заказы. Снова Дирк просит кобеля.

— Нет, не в этот раз. Со следующего помёта. Если не передумаю. — Зная жестокий нрав младшего брата почившего Карла фон Фальгахена, отдавать щенка в его руки не спешил.

— Хозяин вернулся, — радостная улыбка осветила лицо Кивы, сворачивающей грязное одеяние своего любимчика и тревожно косясь в его сторону. Обернулась от двери: — Вам что-нибудь принести?

— Выпить. И побольше. — Ирмгард с отросшими спутанными мокрыми волосами, спадающими на лицо, закрывая лиловую шишку, и с полотенцем на плечах, скакал на одной ноге, пытаясь попасть в штанину. Глянув на вошедшего отца, нахмурился.

— Рад тебя видеть, сын, — улыбнулся Герард, обнимая его, похлопывая по спине.

Тот отвернулся, пряча потухший взгляд.

За последние полгода он возмужал, покрупнел и как будто стал ниже. Скорбные складки у губ стали чётче. Юношеский румянец сменился бледностью, а в глубине глаз поселилась боль. С тех пор, как отсюда уехала пфальцграфиня, граф не слышал смеха сына. Догадался, что весть о том, что она выжила, вдохнула в Ирмгарда веру на новую встречу. Но его рассказ о пленении и о том, что этому предшествовало, возымело обратный эффект. Хотя прошло больше полугода, Герард слово в слово помнит тот их разговор.