Шрифт:
– А то! – отозвался Мазур. – Живо, вы!
Битком набитый «уазик» промчался прочь в компании двух невредимых броневичков. Вокруг понемногу разворачивалась самая настоящая паника – мирное население, сбитое с толку и не ждавшее ничего хорошего от пальбы в центре города, разбегалось по подворотням. Но впереди уже показались портовые ворота, а уж там-то их, сиротинушек, никто не дал бы в обиду.
– Слушай, – сказал Мазур, ощущавший себя пассажиром автобуса в час пик. – А ведь ты, черт тебя побери, и впрямь талисман какой-то. Как возьмешь тебя на дело, все гладко проходит…
– Я стараюсь, – почти спокойно улыбнулся Вундеркинд.
В порту уже во всю кипела работа – у причалов стояли грузовые суда, краны исправно работали, опуская в трюмы тяжело нагруженные поддоны, повсюду суетились морпехи, а поодаль, на рейде, грозно застыли боевые корабли.
«Мы не марионетки, – припомнил Мазур чье-то изречение. – Мы маленькие винтики громадного механизма».
Ага, все правильно. Вот только душа болела оттого, что приходится отсюда уходить – как-никак подходы к Суэцкому каналу и Персидскому заливу, выход в Индийский океан. Ничего, у нас еще остается Эль-Бахлак…
Глава четвертая
И вновь – дела семейные…
Вообще-то тюрьмы и занимаемые спецслужбами здания – объекты, если можно так выразиться, устоявшиеся. Порой успевает смениться несколько властей, пройти изрядно времени, а в подобных домах меняются только хозяева, но не функции.
Однако здесь обстояло как раз наоборот. В первые дни после революции молодые реформаторы – тогда еще не генералы и полковники – идя навстречу народным чаяниям, торжественно, при огромном стечении публики взорвали начисто жуткую султанскую тюрьму, израсходовав на это массу тротила, а потом для пущей торжественности, надежности и агитационности вывезли обломки на вереницах тяжелых грузовиков и утопили в море. В знак разрыва с проклятым прошлым и торжества грядущей свободы. Сам Мазур этого зрелища видеть не мог, но свидетели рассказывали, что зрелище было эффектное…
Увы, довольно быстро наступили скучные будни. Выяснилось, что у молодой республики есть враги, что их все больше, а следовательно, тех из них, кого сразу не прислонили к стенке, нужно где-то держать, пока идет следствие и прочие процедуры. В итоге генерал Асади после недолгих поисков остановился на дворце какого-то сбежавшего амира – поскольку тот располагался на окраине и был обнесен высокой стеной. Там и прижился. Мазур уже наслышан был, что это здание, некогда звавшееся Аль-Джухейн, в народе давно уже именуется Джеханнем [1] – но, разумеется, с оглядочкой, шепотком…
1
Джеханнем – преисподняя (арабск.).
Когда высокие железные ворота распахнулись, Мазур увидел, что прямо напротив них, метрах в пяти, сложена высоченная каменная стена – ну что же, грамотно придумано, при внезапном нападении поможет обороняющимся…
С обеих сторон моментально выдвинулось с полдюжины народогвардейцев – да не простых, в черных беретах, а носивших вдобавок на левом рукаве золотой шеврон со скрещенными кинжалами и львиной мордой – и направили автоматы на прибывших. Лица у них были совершенно бесстрастные, они казались удивительно схожими – застывшие физиономии приобщенных.
Документы проверяли тщательнейшим образом – что у Мазура, что у майора Юсефа, который здесь бывал по десять раз на дню и должен быть известен всем и каждому. Процедура поневоле производила впечатление и свидетельствовала, Мазур оценил, о неплохой натасканности. Ни следа пресловутой восточной расхлябанности.
Вторая проверка, ничем первой не уступавшая, произошла у главного входа. И тем не менее в вестибюле документы пришлось еще раз показать – на сей раз просто предъявить.
– Обстановка сложная, товарищ Мазур, – сказал Юсеф, словно бы извиняясь. – Заговоры, происки, измены…
– Понятно, – кивнул Мазур.
Внутри он увидел ту же картину, что и в прочих роскошных некогда резиденциях, занятых новой властью: вся движимая роскошь тщательно изничтожена, стены увешаны лозунгами, плакатами и портретами. Единственное отличие, пожалуй, заключалось в том, что добрая половина плакатов была ему решительно незнакома. На улицах они никогда не встречались, предназначались, надо полагать, исключительно для внутреннего употребления. Здешние плакатные добры молодцы, белозубые и широкоплечие, были, как на подбор, не улыбчивыми, а суровыми, озабоченно хмурившимися. Они не воздевали патетически рук, никому не указывали путь в светлое будущее. Наоборот, как один, занимались суровым мужским делом: кто сверкающим мечом перерубал шеи омерзительному многоголовому чудищу; кто, цепенея от напряжения, напрягши мускулы, душил пузатых гнусных типов, у которых из всех карманов торчали пачки долларов, пистолеты, удавки и кинжалы; кто разгонял винтовкой с примкнутым штыком полчища опрометью разбегавшихся злобных гномиков, не достававших стражу революции и до колена. Правда, и здесь за спиной у каждого чудо-богатыря непременно вставало классическое, идеологически выдержанное солнышко, ощетинившееся лучами, как дикобраз иглами. Специфика службы, подумал Мазур, все логично и объяснимо…
Юсеф уверенно повел его куда-то вниз длинными переходами, кривыми лестницами, объясняя на ходу:
– Прежний хозяин был не просто скряга, а еще и параноик. Богатства он скопил на девять жизней – и всегда боялся грабителей патологически. Выкопал огромные, запутанные подвалы, мы в свое время убрали уйму хитрых ловушек – то плита под ногами провалится, то сверху упадет решетка с остриями… Один товарищ погиб, троих ранило, прежде чем все это отыскали и сломали… Потом многое перестроили, конечно…