Шрифт:
"Я не могу жить без тебя, отец, - услышал он мысленный призыв Соль. Эти люди вокруг... Они такие чужие, такие пустые, жалкие... Все, даже Синфьотли, даже Сунильд. Они так не похожи на нас..."
"Я знаю, дочка, я все знаю", - говорил Сигмунд.
"Синфьотли сводит меня с ума, - продолжала она.
– Я ненавижу его. Он так похож на тебя... и совершенно другой. Я готова - разорвать его за это. Никогда я не была так одинока, отец".
"Малышка, - сказал ей Сигмунд.
– Ты не должна больше превращаться в волчицу. Я сделал большую ошибку, показав тебе эту сторону нашей жизни".
"Но почему, отец? Мне так легко в этом теле, мне так свободно! Я больше не слабенькая девочка, я - вольный зверь. Пусть они боятся меня!"
Она завертелась волчком, лязгая зубами, потом бросилась на спину и вывалялась в снегу. Встряхнувшись, она уставилась на него сияющими глазами.
"И столько запахов вокруг, отец! И от меня самой так чудесно пахнет!"
"Знаю. Знаю..."
Волчица села, подняла голову, ластясь к человеку, и толкнула его под руку крутым лбом. Озаренный последним лучом заходящего солнца, Сигмунд казался ей очень красивым и очень печальным. Глаза его тонули в глубокой тени.
"Будь осторожна, Солнышко".
"Чего мне бояться, отец? Правда, поначалу я действительно испугалась, когда увидела, что мы сделали с убитым человеком... Но теперь я понимаю, что это было правильно. Иначе и быть не может. Они - еда дня нас. Мы дети Младшего Бога".
"И в этом наше проклятье, девочка".
"В этом наше счастье и благословение".
"Соль, ты не знаешь, о чем говоришь. Волчья природа берет в тебе верх, лишает ясного разума".
Волчица вскочила и помчалась, пыля снегом, выплясывая петли вокруг человека-оборотня.
"А если мне скучно, скучно, скучно быть просто женщиной! А если я не хочу выходить замуж и быть женой обыкновенного человека! А если я хочу рожать детей волку, волку, волку!"
"Опомнись, Соль!"
"Нет, нет, нет!"
"Соль!" - В его призыве появился оттенок властности, волчица Соль уловила это. Перед ее мысленным взором встал смутный образ, который она определяла как "Тот-Кто-Сильнее". Опустив голову, волчица приблизилась к оборотню и села у его ног.
"Соль, - повторил он мягче. Тот-Кто-Сильнее перестал хмуриться. Волчица тихонько взвизгнула.
– Рано или поздно, Соль, люди выследят нас. Я уже мертв, девочка, я мертв, но ты жива, и тебе нужно постараться забыть обо всем. Стать просто человеком. Просто женщиной. Я хотел бы видеть тебя счастливой".
"Я так счастлива с тобой, отец".
"Меня скоро убьют, - спокойно продолжал Сигмунд.
– Я не смогу жить, не терзая человеческую плоть. Зверь во мне так и рвется на волю".
"Тебя не убьют".
"Запомни, Соль. У нас с тобой есть две жизни: человеческая и звериная. Когда умирает человек, оживает зверь. Во мне жива только одна душа - волчья".
"И во мне! И во мне!"
Он опустил руку, провел пальцами по нижней челюсти волчицы. Она ласково прихватила его руку зубами.
"Соль, я хочу, чтобы ты поняла. Скоро, очень скоро они нападут на мой след. Я чувствую близость врага. Кто-то умный, хитрый знает обо мне слишком много... Когда он найдет меня, ты не должна быть рядом".
"Почему ты так уверен в этом?"
"Потому что один человек знает, кто я. Не догадывается, а з_н_а_е_т_. И, возможно, у него есть союзники".
"Откуда жалкий сын жалкого племени может что-либо знать о тебе? Никому, даже бабушке, не известно, кто ты такой, кто я такая. Никто на всем белом свете - ни одна живая душа - нет - нет - нет..."
Сигмунд сердито топнул ногой.
"Говорю тебе, он знает. Я прочел это в его глазах. У него нет ни малейших сомнений".
"Как это может быть, отец?"
"Он и сам наполовину дикий зверь. Юноша-варвар, пленник Синфьотли. Тот, что отнял мою первую жизнь, убив Сигмунда-человека в последней битве с киммерийцами. Сегодня он видел меня на гладиаторских играх. Другой бы обманулся, но только не он".
Волчица вскочила. Глаза ее загорелись красным дьявольским огнем.
"Я разорву его на части, отец! Я перегрызу ему глотку и прикачу к твоим ногам его окровавленную голову!"
Сигмунд безмолвно смотрел на охваченного охотничьим азартом зверя, опасного, кровожадного. И это - его дочь, нежное дитя, рожденное кроткой Изулт, которая была такой покорной, такой ласковой. Ему стало страшно, но превыше страха, превыше отвращения к своей хищной натуре оставалась смертная, властная тоска.