Хвала отчаянию
вернуться

Крамер Теодор
Шрифт:

Условный знак

Проселком не спеша бреду.Гадючий свист на пустыре.Поди-ка утаи нужду,дыра в одежке на дыре.Так от дверей и до дверейбреду с утра и до утраи только горстку сухарейпрошу у каждого двора.А кто не даст ни крошки мне,того нисколько не браню,рисую домик на стене,а сверху дома – пятерню.Здесь не хотели мне помочь —смотрите, вот моя рука.Заметят этот знак и в ночьсюда подпустят огонька.1927

«Если хочет богадельщик…»

Если хочет богадельщикнаскрести на выпивон,то, стащивши из кладовкиинструменты и веревки,на пустырь выходит он.Там, где падаль зарывают,можно выкопать крота.Воронье орет нещаднои, хотя уже прохладно,голубеет высота.Богадельщик в землю тычетто лопатой, то кайлой,он владельца шкурки гладкойзашибает рукояткой,чтобы сразу дух долой.Опекун скандалить станет —нализались, подлецы!С кротолова взятки гладки,лишь винцо шибает в пяткихмелем затхлой кислецы.1927

Ужин

Над домом вечер тяжко сник.Скоблит колоду ученики соскребает со столовошметья сала и мослов.Шумят в пекарне за стеной,повсюду тяжкий дух мясной,рабочий фартук, кровью сплошьзагваздан, стал на жесть похож.Он замер с тряпкою в углу;он видит, как бредет к столумясник – старик, но будь здоров —и двое старших мастеров.Зовут: мол, скромника не строй.На блюде – шкварки; пир горой.Хозяйский пес слюну пустил.Тут парню не хватает сил.Он видит тучи синих мух,он чует хлева смрадный дух.Блестит прилавок, словно лак,рука сжимается в кулак.Один из младших мясниковглядит на парня: ишь каков, —и, поучить решив уму,дает затрещину ему.Багровый след во всю скулу;парнишка тащится к столуи там, себя в руках держа,глядит на лезвие ножа.1927

Кровать

И после скитаний, и после труда,днем, вечером, ночью – короче, всегдас терпеньем кровать ожидала меня,собой половину жилья утесня.От сырости и от мороза не разспасал меня этот подгнивший матрас,хотя с голодухи качало порой,хотя надувался водою сырой.Но, видно, пришли окаянные дни —торчат у стены только козлы одни.О место, где прежде стояла кровать, —здесь женщинам долго уже не бывать!Укрой, схорони! Возврати мне мечту,мой потный матрас у меня в закуту.Ложусь и в отчаяньи пробую ядождаться шарманщика Небытия.1927

Мотыга, заступ, долбня

На двор нисходит вечер, и почтисовсем темно становится в клети.Запылены, в последнем свете днястоят мотыга, заступ и долбня.Мотыга не ходила со двора,картошку рыла с самого утра.Хозяйка с ней весь день трудилась впрок,и вот мешки набиты по шнурок.И заступ тоже чести не ронял,он целый день дорогу починял.Его под вечер, вымотан всерьез,хозяин сгорбленный сюда принес.В карьере наработалась долбня,мельчила честно крошево кремня.На небе день как раз сменился тьмой,хозяйский сын долбню принес домой.Домой вернулись трое, все в пыли,свой инвентарь, понятно, принесли.Семья в дому, и дремлют взапертимотыга, заступ и долбня в клети.1927

Комнатный маляр

Покрасил много комнат я —и нынче тем же занят;бывает, выйду из жилья —вмиг неуютно станет,На потолочных балках грязь,проела плесень дранку;всего-то дел – грунтуй да крась,передвигай стремянку.Стена под краскою густойшипит и пузырится,и пахнет от ведра бедой,глинтвейном и корицей.Пусть ваша выберет семья:что в спальне, что в гостиной;покрасил много комнат я —не жил бы ни в единой.1927

Песня по часам

К восьми над рынком – тишь, теплынь;как сода, день истаял в синь;в навозе тонут воробьи,сидит громила в забытьиу стойки.Сойдется в десять цвет пивнух,в гортань ползет коньячный дух;товар панельный в сборе весь,но за деньгой в карман не лезь —обчистят.Вот полночь: наползает мрак,кто мерзнет – нюхает табак;наизготовку – сталь ножа,от жалости к себе дрожа,раскиснешь.Горчинка – два часа утра,для шлюх – последняя пора.Вконец пустеет тротуар.Плати: додешевел товардо точки.Четыре: день недалеко;хлеб вынут, скисло молоко,бредет домушник и, журча,течет пьянчужечья моча:о Боже.1927

Двое затравленных

Мой братец Мойше Люмпеншпитц,ответь: ну почемуты удавился, – чтобытеперь меня трясло бысредь улиц и в дому?!Я опасался за тебя:торгуя, ты молчал,был очень независим,но груды злобных писемтак часто получал.Ты стал, как зверь в своей норе,и дик, и одинок:ты вздрагивал от звоназлодея-телефонаи трубку снять не мог.Ты дверь на стук не открывал, —о, ты хлебнул с лихвой;тряслись мои поджилки,но я носил посылкив дом зачумленный твой.А что лежало, Мойше, в них,ну что за чепуха?В четверг – хвосты крысиные,а в пятницу – гусиныегнилые потроха.Я слух воскресный счел однойиз худших небылиц, —кто мог бы знать заране?Повесился в чуланеты, Мойше Люмпеншпитц.Со страху, Мойше Люмпеншпитц,легко в удавку влезть.Кровь холодеет в жилах,и я давно не в силахне выпить, ни поесть.Ты был со мной, я был с тобой;ответь: ну почемуты удавился, – чтобывзамен меня трясло бысредь улиц и в дому?!1927