Третий взвод саперной роты обычно занимался на территории деревни Подмошье или около нее. В этот период дивизия приобретала необходимый опыт, выучку и тренировку. Мы теперь были похожи на кадровую армию, нас отличали только кавалерийские куртки. Мы были полностью вооружены, обмундированы и представляли собой боеспособную стрелковую дивизию.

В это время мы были резервом фронта, но нередко отдельные подразделения дивизии принимали участие в борьбе с немецкими разведчиками, с парашютистами. Помню, как один связист рассказывал, как они во время проводки линии связи увидали, что с немецкого самолета было сброшено несколько парашютистов. Заметив их, связисты уничтожили всех парашютистов, перестреляв их в воздухе. Как-то раз в наше расположение был вынужден приземлиться немецкий бомбардировщик, поврежденный огнем нашей зенитной артиллерии. Ополченцы задержали экипаж самолета и привели его в штаб дивизии. Пленные немцы были направлены в штаб армии.

Я, конечно, не перечислю всех эпизодов, в которых участвовали ополченцы 6-й дивизии в это время, так как мне известны только некоторые из них, но эти эпизоды имели место, и их было не так уж мало. Но в основном период, когда штаб дивизии стоял около деревни Подмошье, характеризуется напряженной боевой подготовкой и освоением техники и вооружения.

Остановлюсь на некоторых эпизодах этого периода. 20 августа командир роты Авдеев приказал мне явиться к комиссару дивизии за поручением. Комиссар дивизии приказал мне получить 20 тонн тола в полевом складе какого-то саперного батальона 20-й армии. Мне была выдана соответствующая бумага, где указывалось, что мне, младшему лейтенанту Зылеву Б.В., доверяется получить на указанном полевом складе 20 тонн тола. В бумаге ссылались на согласие командования 20-й армии и указывалось положение полевого склада.

Для выполнения задания было выделено десять полуторок, а мне дана карта района, где находился полевой склад. Через несколько минут мы уже были в пути. Примерно через два часа мы без особых затруднений отыскали полевой склад. Он охранялся. Начальник охраны, молодой сержант, прочитал бумагу и сказал, что он не может выдать тол без приказания командира батальона. Узнав от сержанта расположение штаба саперного батальона, я оставил в леске около склада девять автомашин и поехал в штаб батальона.

Наша дорога шла через Дорогобуж. Раньше я никогда не видел этого города, хотя мы двадцать дней работали в его окрестностях. От города осталась только часть – одна улица, которая называлась Ямщицкой. Эта улица отхо дила от города вдоль по дороге. Весь же остальной маленький город был превращен в руины. Страшно выглядел этот город: местами от дома остались лишь стены, а то и одна печка с трубой – все остальное сгорело. В обгоревших комнатах можно было увидеть обгоревшую кровать, на окнах – покрытые копотью цветочные горшки. Сквозь разрушения проглядывало лицо маленького русского города, и, казалось, оно спрашивало своих убийц: «За что?»

В штабе саперного батальона тоже отказались выдать тол по предъявленной мной бумаге и направили нас в штаб корпуса, который, к счастью, был расположен в соседней деревне. Но и в штабе корпуса нам не повезло: корпус отказался выдать тол без приказания начальника инженерной службы армии. Мы узнали расположение штаба армии и поехали туда; до штаба было километров пятнадцать-двадцать. Ехали мы в северо-западном направлении. С трудом мы нашли по указанным нам приметам штаб 20-й армии, который располагался в лесу. Только в два часа ночи нашел я начальника технической службы армии. Это был генерал-майор технической службы. Он спал, положив под себя сиденье от грузовой автомашины. Я разбудил его. Прочитав бумагу и выслушав мой краткий рассказ, каким образом я попал к нему, он написал на моей бумаге: «Выдать 6 ДНО 20 тонн тола», расписался и сказал: «Как хорошо, что есть еще люди, которым нужен тол». Побывав в штабе корпуса и в штабе саперного батальона, наша машина часов в семь утра стояла около полевого склада взрывчатки. Перевезли мы тол в две поездки. Машины брали не более одной тонны груза из-за плохих проселочных дорог.

Только часов в одиннадцать вечера я доложил комиссару дивизии об успешном выполнении задания. Тол этот, насколько мне известно, был использован для установки минных полей и для минирования дорог в районе передней линии обороны. Задание было выполнено без особых осложнений, если не считать того, что нам несколько раз приходилось прятать машины по сторонам дороги, когда над нами пролетали немецкие самолеты.

В этот период мне пришлось наблюдать не одно воздушное сражение. Как сейчас помню воздушный бой, который проходил прямо над местом расположения штаба дивизии. Вечерело, вдруг раздался оглушительный рев моторов, и три самолета с бешеной скоростью промчались над нашими головами на высоте 100–150 метров. Один самолет был наш, а два других – «мессершмитты». Наш самолет был из числа тех совершенных машин, которые в скорости не уступали «мессершмиттам». В первые месяцы войны таких самолетов было очень мало. В самолете был мужественный пилот. Он вступил в бой с превосходящим его противником. Тактика, выбранная нашим летчиком, была такова: летая низко над землей, настолько низко, как позволяли верхушки деревьев, он делал возможно меньшие круги и пытался зайти «мессершмиттам» в хвост. Летчик, как видно, обладал необходимыми качествами для принятой им тактики: эти качества состояли из мужества, мастерства и колоссальной выносливости, позволявшей делать маленькие круги на огромной скорости. Но «мессершмитты» использовали свое численное превосходство: поочередно уходя от преследования, они заходили ему в хвост. Самолеты сделали над нами пять полных кругов; они летали, как метеоры, сотрясая все бешеным ревом моторов, к которому присоединялись пулеметные очереди. Почему-то нам в это время не разрешали стрелять в немецкие самолеты, и мы не могли ничем помочь нашему летчику!

Вдруг черная полоса дыма показалась за хвостом нашего самолета, и он на полной скорости врезался в землю на опушке леска, в котором располагался штаб дивизии. Летчик был убит. В его партийном билете лежала телеграмма, в которой его поздравляли с днем рождения. Какое трагическое совпадение! На груди у него был орден Красного Знамени. Мы все были очевидцами мужества, проявленного этим замечательным человеком. Он был похоронен товарищами из авиационной части, в которой он служил.

В это время появилось новое средство борьбы с танками: это были зажигательные бутылки. Одни из них загорались после попадания в танк с помощью спичек, прикрепленных к бутылке (специальную большую спичку надо было зажигать до бросания бутылки). Другие бутылки зажигались при разбивании. Эти бутылки назывались КС. Мы получили зажигательные бутылки в специальных сумках и учились ими пользоваться, бросая бутылки в твердые предметы с расстояния 20–25 метров.

В двадцатых числах августа личный состав дивизии принимал военную присягу. В саперной роте это происходило так: рота была построена в каре, перед строем стоял командир роты и представитель политотдела. Каждый ополченец выходил вперед, читал перед строем роты военную присягу и расписывался в ее принятии. Принятие присяги происходило в торжественной обстановке, тишину леса нарушал только голос ополченца, принимавшего присягу, да иногда вдали раздавались пушечные выстрелы.

Давно уж мы замечали, что на нашем участке фронта готовятся большие операции. Со стороны Москвы шли танки, тягачи с орудиями, машины везли ящики со снарядами. На машинах и пешком двигались в сторону запада кадровые войсковые части. Все говорило за то, что готовилось наступление на немецко-фашистских захватчиков. На нашем участке фронта происходили активные боевые действия, часто на западе гремели орудийные выстрелы, больше стало наших самолетов. В сторону немцев пролетали наши бомбардировщики и штурмовики. По дороге, которая проходила около расположения штаба дивизии, ехали пополнения, а с фронта везли раненых. Развертывалось контрнаступление наших войск на немецко-фашистские войска в районе Ельни.