Машину он предусмотрительно ставил теперь не на стоянке для сотрудников, а за углом здания на платной — так было безопаснее, и вероятность того, что кто-то из коллег мог заметить меня, садящуюся в авто начальника, была сведена к минимуму.

Эта скрытность подстегивала, придавая некую перчинку отношениям, но в то же время расстраивала. Ведем себя как любовники, вечно прячемся от кого-то, заметаем следы. Как-то это было… неправильно. Внутри копался червячок сомнений, но я была настолько счастлива рядом с ним, что моментально обо всем забывала. Знают о нашем романе люди, не знают — разве есть разница?

Сценарий наших свиданий тоже был примитивно прост: мы катались немного по городу, потом ужинали в каком-нибудь неприметном заведении, а затем ехали ко мне. После полуночи он неизменно уезжал. Я не просила его остаться, но тонко об этом намекала. Но либо настолько тонко, что он не понимал мои намеки, либо понимал и просто игнорировал.

Не было у нас прогулок под луной, охапок цветов, билетов в кино на последний ряд, и вообще не было какой-либо романтики. Зато было кое-что другое. У нас была невероятная химия. Прежде никогда мне не приходилось испытывать ничего подобного.

Похвастаться огромным опытом на любовном фронте я не могла, но Марат определённо был самым лучшим любовником в моей жизни. Он был страстным, горячим и совершенно неутомимым. Рядом с ним я раскрывалась как женщина, и выжатая как лимон после близости, готова была смотреть сквозь пальцы и на отсутствие романтики, и на его скрытность. Его нежелание говорить о себе, меня тоже немного настораживало. Нет, он рассказывал что-то о своем детстве, студенческом прошлом, но почему-то упорно избегал разговоров о настоящем.

“Ничего интересного: дом — работа, работа — дом. Ты”.

На мой вопрос, заданный в первый же день — есть ли у него кто-то, он ответил лаконичное: «Все сложно». Ну а у кого сейчас просто, подумала я, и прекратила задавать вопросы. Я не лезла ему под кожу, боясь спугнуть напором. Я влюбилась как кошка.

* * *

Город Н., 1997, май.

Близился последний звонок.

Я уверенно шла на золотую медаль, единственная в этом выпуске, и все учителя возлагали на меня большие надежды, мечтая украсить школьную доску почета ещё одним отличником.

Не скажу, что получить красную корочку аттестата было самоцелью, скорее, это было что-то само собой разумеющееся, выбитое на подкорке. Я очень хорошо училась, любой предмет давался мне необычайно легко: я запросто выводила сложные химические формулы, чертила параллелограммы, учила стихотворения и без ошибок писала изложение.

Я где-то читала (а читала я очень много!), что серые клетки передаются генетически, но мои родители, положа руку на сердце, были средних умственных способностей, брат вообще лоботряс, а бабушка по папиной линии даже не окончила девять классов. В сорок первом, когда началась война, ей было двенадцать лет, и чтобы не угодить под безжалостный каток геноцида, она с родными была вынуждена бросить всё и бежать из оккупированной нацистами Варшавы. То, что моя бабушка еврейка — долгое время было тайной за семью печатями, почему-то она этого очень стыдилась и строго-настрого запрещала об этом кому-либо распространяться.

Единственным действительно умным человеком в нашей родне был брат отца — дядя Жора, он же Гоша, он же Гога — шутили мы внутри семьи. Такой же огненно-рыжий как и папа, но в остальном полная его противоположность. Дядя Жора жил в Москве, работал в НИИ, вечно писал какие-то диссертации, ездил за границу, а однажды его даже показывали по телевизору, когда вручали какую-то важную награду за вклад в развитие науки. Бабушка очень им гордилась, постоянно хвасталась перед соседками очередными достижениями и при каждом удобном случае сравнивала дядю с отцом, только и слышали от нее: «а вот Жора мой, а вот Жора бы». Не знаю по какой причине, но мама его сильно недолюбливала, слышать ничего о нем не хотела, пресекая любые упоминания даже просто его имени, поэтому дядя Жора был не частым гостем в нашем доме. Все считали, что мне передался дядюшкин генетический код, и я не знала, радоваться мне этому или плакать. Возможно, будь я разгильдяйкой и двоечницей, жизнь сложилась бы иначе… Но она сложилась как сложилась, поэтому дело оставалось за малым — сдать выпускные экзамены, но я так усердно к ним готовилась, что была уверена, что всё пройдёт без сучка и задоринки.

Две пачки “Блондекса” лежали нетронутыми в письменном столе, спрятанные за горой учебников. Если бабуля увидит, я получу нагоняй каких свет не видывал, а мне очень не хотелось ссориться с близкими. Вернее, я вообще с ними никогда не ссорилась и не шла наперекор. Но, даже не смотря на то, что мой бунт против устоявшихся в семье правил грозил обернуться настоящей катастрофой, идею перекраситься в блондинку я не оставила. Я изменюсь, кардинально, и Кирилл обязательно меня заметит!

С волнением достала краску и в сотый раз повертела в руках. Послезавтра последний звонок, тогда-то я и решусь на этот шаг.

Часть 14

Двадцать пятого мая был прекрасный погожий день.

Облачившись в школьную форму и кружевной фартук, повязав пышными бантами две пока ещё рыжих косы, я отправилась на линейку.

Стоя в одном ряду с до чёртиков надоевшими одноклассниками, выслушивая речь директрисы и щурясь от совсем уже по-летнему палящего солнца, я очень волновалась, но совсем не потому что заканчиваю школу — она стояла мне поперек горла, а из-за того, что ожидалось после этого официоза. Голова побаливала от нервного напряжения, даже ладони вспотели. Но это мой шанс. Или сегодня, или никогда.