Вертит головой, словно мокрый пёс, а потом издаёт странный горловой звук и ползёт ко мне на коленях. Обхватывает мои ноги, утыкается носом, горячо дышит и болтает всякую ерунду о том, что не отпустит, что жить без меня не может. И я бы, может быть, даже растаяла, поверила, если бы сказано это было на трезвую голову и намного раньше. Сейчас внутри так пусто, что, кажется, гуляет эхо.

— Отстань! — Пытаюсь отодрать его руки от себя, выбраться, но Саша хваткий, так просто не отцепишься. — А ну, поднимайся, алкаш недоделанный!

Саша мычит, уткнувшись в меня носом, жарко дышит, хаотично гладит узкими ладонями бёдра, только это ни черта не возбуждающе! Мне противны его прикосновения, отвратителен он сам, видеть его не могу до зубовного скрежета, гада такого.

— Иди на фиг, я сказала! — воплю, снова пытаясь отпихнуть его, но Саша точно ополоумел: всхлипывает, гладит меня, забирается рукой под халат, а я падаю на спину, потому что не могу справиться с его напором. Господи, какая пошлость — быть изнасилованной собственным мужем, какая ужасная дичь.

Почему-то в том, что он сейчас попытается взять от меня своё и заявить супружеские права со всей своей пьяной страстью, даже не сомневаюсь.

Приземляюсь на толстый ворс ковра, смягчивший падение, а у Саши будто бы совсем мозг отключился: наваливается всем телом, впечатывая в пол, тычется сухими горячими губами в шею, слюнявит кожу на щеке, окутывает парами алкоголя. До слуха доносятся неразборчивые слова, смысл которых прост и понятен — сейчас он будет дарить мне свою страстную любовь. Ну вот, за что мне это?

И правильно! Не нужно было быть сердобольной идиоткой и впускать его в дом. Теперь уж придётся думать, как избавиться от его тела в опасной близости от моего.

Лучше сдохнуть, чем ещё хоть раз с ним переспать.

— Да отвали же ты! — ору, напрягаясь всем телом.

И мне всё-таки удаётся сбросить его на пол! Мамочки, никогда не чувствовала себя счастливее.

— Идиот проклятый, только сунься ко мне — зашибу!

Вскакиваю на ноги, а Саша так и остаётся лежать на спине. Поправляю халат, сбившийся и почти распахнутый, приглаживаю волосы и ору дурниной о том, что сейчас вызову полицию. Я так зла на Сашу, так неимоверно рассержена его выходкой, что подбегаю к висящему на стене стационарному телефону, снимаю трубку, и уже было звоню ментам, но странная тишина останавливает.

И правда, что ли, зашибла?! Господи, этого ещё не хватало...

— Саша, эй… ты там живой вообще?!

Но ответом мне служит размеренное дыхание спящего глубоким сном пьяного человека.

***

— Дядя Вася! — кричу, подойдя к высокому забору, разделяющему участки родителей и их ближайшего соседа — Василия Яковлевича, но для меня просто дяди Васи.

Я знаю его с самого детства, и всегда считала своим другом — настоящим, несмотря на почти сорокалетнюю разницу в возрасте. Часто с Полькой, будучи совсем мелкими, залезали на высокую яблоню и по длинным толстым ветвям спускались в соседний двор, чтобы полакомиться самой вкусной в мире ежевикой.

Дядя Вася делал вид, что сердится, хватал в руки длинный шланг и щедро поливал нас прогретой на солнце водой с головы до ног, словно свою любимую зелень. Мы визжали, хохотали, просили пощадить, сосед угрожал нажаловаться нашим родителям, но в итоге всё заканчивалось тем, что мы садились втроём под раскидистыми деревьями в саду и пили ароматный липовый чай, рассуждая о противных мальчишках и новых куклах в наших коллекциях.

Хорошее было время — простое и понятное, и всё виделось сквозь призму радужного счастья, которое способны испытывать лишь беззаботные дети, когда вся боль — лишь от разбитой в кровь круглой коленки.

— Анастасия? — слышится хриплый со сна голос соседа. — Что-то случилось?

Чёрт, я же могла ему просто позвонить, только напугала лишний раз. Дура, дура, эгоистичная истеричная дура!

— У меня к вам очень важная просьба, — говорю, когда дядя Вася открывает со своей стороны небольшую калитку и, чуть пригнувшись, заходит в наш двор. — Просто вопрос жизни и смерти!

Я тараторю, захлёбываясь эмоциями, потому что боюсь, что дядя Вася пошлёт меня и откажется помогать.

— А до утра эта важная просьба не могла потерпеть? — спрашивает, потирая заспанные глаза. — На дворе ночь глухая, чего тебе, егоза, не спится-то?

— Бессонница замучила, — отвечаю уклончиво, а сосед скептически хмыкает.

— В твоём возрасте от любви надобно ночей не спать, а не из-за бессонницы.

Дождь уж почти прекратился, лишь редкие крупные капли падают с неба, а земля превратилась в такую кашу, что ноги в резиновых сапогах разъезжаются. Точно, Апокалипсис, во всех смыслах этого слова.

— Так от меня-то ты чего хочешь? Колыбельную спеть?

И то верно. Пора переходить непосредственно к сути, а то не видать мне помощи, как своих ушей без зеркала.