«Такой смешной». — Порхали у неё в груди бабочки, пролетая под радугами, по которым неслись вскачь единороги, наблюдая картинку того, как Ванюша на завтрак уплетает те самые рулетики, которые она наготовила ему на ужин. Арина вообще не думала, что в семь утра можно съесть столько, сколько ей никогда в жизни не запихнуть в себя и в час дня.

И от этого становилось ещё веселей и уютней.

«Он очень милый». — Вспомнила, как после душа разогревала покушать, а Иван варил им кофе. Настоящий, крепкий. Запах «волшебного зелья» кружил голову, как пятёрка в четверти по физике у «старой грымзы» Ольги Леонидовны, более приставучей и нудной, чем песни самого Стаса Михайлова.

Но Иван дурманил мозги похлеще.

Своей одновременной развязностью и элегантностью, расхлябанностью и особой мужской грацией, эпатажностью и сдержанностью, джентльменскими замашками и высокомерием мудака. Настоящего мудака, реального. С обкатанными убеждениями в голове, блестящей плеядой таких же мудаков в родословной, членом одинокого волка в штанах и большим сердцем будущего лучшего в мире отца в груди. Всё это придавало пикантности его образу, щекотало нервы непредсказуемой взрывоопасностью, чем железно-неминуемо обещало нескучную жизнь. Этими выходками и соблюдением в них строгой меры и уместности он вызывал ещё и уважение — короче, адская смесь обаяния и властности, эдакий апогей единения автомата Калашникова с воланчиком для бадминтона.

Ей взрывали мозг его цинизм и язвительность, дерзость ума вкупе с удачливостью действий и непробиваемостью эмоций, высокомерие с понтами и амбициозностью. В нём сочетались и умещались совершенно несовместимые вещи — энергичность и леность, оптимизм и мрачность, доброта и злость, сила и беззащитность — от этого всего можно было сойти с ума.

«Нет, про учёбу писать пока не буду. Вот тройбан исправлю — тогда», — решила Арина и продолжила:

«Мы с Марго были у дедушки, и он читал нам твои письма. Ты говоришь, что наконец-то похудела. Когда вернёшься, я тебя заново откормлю, потому что уже неплохо готовлю. Возвращайся скорее. Дедушка сказал, что тебя могут отпустить по УДО».

— Ромашова, проходите, — показалась из кабинета медсестра и показала рукой на проход.

А когда Иван вошел в небольшое цокольное помещение стоматологии в одной из обычных пятиэтажек на Новой Башиловке, Арина уже сидела ждала его.

— Давай заедем, — включил левый поворотник и кивнул он в сторону Спортмастера на Смоленской площади, когда вёз её домой. — Я хочу Марго всё-таки поставить на лыжи. Ты примеряешь. Хорошо?

В магазине Арина неустанно надевала куртки и брюки одни за другими, пока не остановилась на том, что по её мнению должно понравиться сестре: чёрные штаны на подтяжках с фиксаторами натяжения и двусторонними молниями на брючинах, и к ним белую курточку с резинкой на талии, орнаментом на плечах, замочками в подмышках, уютным капюшоном и парой десятков карманов во всех мыслимых и немыслимых местах.

— Не знаю, — оглядывала себя в зеркале девчушка. — Мне кажется, Марго купила бы себе что-нибудь такое.

Но когда они уже шли к кассе, ей на глаза попался небольшой, отдельно оформленный уголок на манер выставочного стенда. Расположенный в конце ряда с клюшками и коньками, он выделялся так же, как прилавки фирмы Apple в магазинах электроники, с той лишь разницей, что здесь на пластиковой стене с горным, заснеженным пейзажем, красовалась стилизованная надпись: «Toni Sailer». Это имя Арина уже где-то слышала — не исключено, что от самой Марго — но заинтересовалась не им. На одном из женских манекенов красовалась беленькая шапочка.

У Арины, у той самой мягкой женственной Арины взор тут же сделался острым, орлиным и цепким, как канцелярский скотч. Она прищурилась, развернулась и, насколько позволял «рельеф» зала, почти по прямой двинулась «на шапочку».

Подошла к стенду и скромно замерла напротив высокой женской пластиковой фигуры в синем костюме и с лыжными палками, прикреплёнными петлями к запястьям. Подняла голову на вязанную белоснежную шапочку с кристаллами Сваровски по окантовке, которые, убывая в размере, уходили лучиками под огромный помпон.

— Боже, — почти не веря своим глазам, одними губами с благоговением прошептала девушка. Ладошки сами сложились в молитвенном жесте. — Она прекрасна.

Весь остальной мир исчез, растворился в дымке блеска кристаллов. Арина, не заметив, что за её плечом уже стоит Ваня, озвучила ещё и цифру на ценнике:

— Двенадцать тысяч рублей, — как в прострации произнесла она и даже будто услышала звук зажеванной в магнитофоне плёнки. «Кино» оборвалось, момент разрушился, девушка очнулась и оглянулась вокруг. Все, абсолютно всё было против неё. Мир ополчился и выставил зубы. Такие красивые шапочки не должны стоить так дорого, их следует раздавать в нагрузку к шоколадкам на кассе в хлебном магазине.

— Нравится? — голосом Мефистофеля прошептал на ушко Иван так, что несчастная чудом не закричала от испуга.

Но Арине всё-таки удалось не пикнуть, чувствуя, что стоит открыть рот, она произнесёт речь. Длинную и яркую, как след от кометы. Будет говорить, говорить и говорить, пока не иссякнет запал. А когда он достигнет дна, она опять посмотрит на шапочку и заговорит по новой. Несправедливость бытия развивает ораторские способности как анаболические стероиды — трёхглавые мышцы.

К тому же, Арина не могла позволить парню иронизировать на свой счёт, поэтому молча развернулась и направилась опять к кассе.