Шрифт:
Фриц взглянул ей в глаза.
– Элизабет, – прошептал он едва слышно. – Ты так на нее похожа. Я принял тебя в свое сердце, как только услышал твой голос. Мой дорогой юный друг…
– Благодарю вас, о благодарю вас, – пылко воскликнула Элизабет.
– Нет, не то, – перебил ее Фриц, – мои молодые друзья говорят иначе. Разве ты хочешь быть исключением? Мои молодые друзья называют меня «дядя Фриц».
– Дядя… Фриц, – благоговейно повторила Элизабет.
Он поцеловал ее в лоб.
Огонь свечи упал на висевший на стене портрет. Казалось, красивые глаза замерцали и заискрились, а розовые губы разомкнулись в улыбке.
III
– Куда мог подеваться дядя Фриц? – Паула капризно дернула головкой и осторожно поставила в вазу букет сирени.
– Придет, не беспокойся, – улыбнулся Фрид. – Ведь ты только что вошла, имей терпение. Я уже битый час его дожидаюсь.
– Разве дверь была открыта?
– Нет, заперта, но ключ торчал в замке.
– Он ведь знает, что мы приходим по пятницам. А, нашла! – Паула победно помахала блокнотом. – Тут что-то написано!
– В самом деле?
– Натурально! Сидишь тут битый час и ничего не видишь! Ну Фрид! Ни на что путное мужчины не способны! Еще называют себя венцом творения! Итак: тут сначала несколько стихотворных строк, а потом: «Милые мои дети!..» Ага! «… Мне нужно пойти в город, чтобы купить сахару к чаю, киноварь и кобальтовую синь для палитры, а также шоколадные конфеты для лакомки Паулы. Кекс и масло на столе. Где чашки и сахар, вы знаете. Чай тоже. Чувствуйте себя как дома. Фриц».
– Насчет лакомки – это камешек в твой огород, – ввернул Фрид.
– Отнюдь! Ох уж этот дядя Фриц! Вовсе я не лакомка, – возмущенно выпалила Паула, грызя кекс.
– Совсем не лакомка, – подтвердил Фрид и протянул ей всю вазочку.
– Фрид, до чего же ты противный! – Она топнула ножкой. – Научился у этого Эрнста, слова не скажет без насмешки. Мне восемнадцать лет, прошу это учесть! Я уже не ребенок, а молодая дама!
– В этом никто и не сомневается!
– А вот и нет! Ты сомневаешься! И обращаешься со мной как с ребенком! Сомнение, выраженное в действиях.
– Нижайше прошу о прощении, сударыня!
– Ну вот, ты опять ехидничаешь.
– Ах… Значит, так: прости, Паульхен, ты – молодая дама.
– По правде?
– Воистину!
Ее плутовские глазки смеялись.
– Вот и отлично! Ах, Фрид, глупенький, я вовсе не хочу быть молодой дамой.
Она весело расхохоталась.
Фрид совсем растерялся.
«Вот и пойми этих длинноволосых», – подумал он.
– Фрид…
– Ну что еще?
– Завтра мы пойдем принимать воздушные ванны, ясно?
– С удовольствием, Паульхен. Может, пойдем и на море, поплаваем?
– Отличная мысль! Чем больше отдаешься солнцу, воде и ветру, тем лучше! Ах, Фрид, до чего же приятно, принимая воздушные ванны, сбросить с себя одежду и предоставить доброму солнышку нежить и ласкать твое тело! Подумай только, недавно я сказала что-то подобное одной приятельнице, и та сочла все это в высшей степени неприличным. Вот какие люди еще существуют на белом свете!
– Они полагают, что их тело – сосуд греха. А грех-то и есть главная радость жизни!
– Дядя Фриц тоже всегда это повторяет. Мы должны не стесняться своего тела, а радоваться ему! Он и сам поклонник красоты! Более того! Он – служитель красоты! Как великолепно изображает он невинную наготу! Если я когда-нибудь и выйду замуж, то только за такого, как дядя Фриц. Да только второго такого не найти!
– А ты знаешь, что он опять взялся за ту большую картину? Он нашел для нее модель!
– Знаю, сударь. Это моя школьная подруга. Элизабет Хайндорф.
– Она, наверное, существо особого сорта.
– Само собой.
– Ничего удивительного, раз она твоя подруга.
– Вода уже кипит? Настройся на что-то другое, ладно?
– Чайник уже поет.
– Тогда тащи сюда и чайник, и заварку. А также тарелки и чашки. Чтобы дядя Фриц не счел нас за лентяев.
Фрид послушно расставил на столе тарелки и чашки, покуда Паульхен ловко заваривала чай.
– Ах, Фрид! Все наоборот! Цветы поставь вон туда… Может, с художественной точки зрения ты и прав, но с практической – все совсем наоборот. О, бестолковые мужчины, что бы вы делали без нас!