И она не переставала тормошить Петра, выдвигая всё новые и новые планы, то на вечер, то на ближайшие дни, раз уж на побывку в Грасс грозился приехать ее австрийский кузен, и его нужно было чем-то развлекать. Или вдруг пускалась в неожиданные рассуждения, раскрепощенный тон которых волей-неволей приводил Петра в чувство и заставлял задуматься над тем, не становится ли их жизнь пресной, слишком обыденной. Еще вчера они боялись этого как огня. Их отношения явно нуждались в какой-то перезагрузке. Возбуждение Марты еще больше усугублялось его демонстративным безволием.

– Весь женский контингент лично я подразделяю на несколько категорий, – пыталась Марта его растормошить. – Первая – бледнотелые мамаши с безобидным целлюлитом. Вон как те, с двумя пупсиками… у самой воды, видишь?.. Вторая – нимфетки, которые хорошо понимают, что это значит. Третья – надувной мяч, к которому кто-то приделал ноги и между ног прилепил пучок соломы. Ну а четвертая – это, конечно, Эммы Бовари… Хорошенькие, томные провинциалочки. Мужья заставляют их перекрашиваться в блондинок. По-моему, они самые интересные. Если б я была мужчиной… Постой, сейчас я покажу тебе один роскошный экземпляр. Только что бродила тут одна… – Марта вскочила на колени, насадила на обмазанный кремом нос зеркальные очки и стала озираться по сторонам. – Да куда ж она подевалась?.. Ты не согласен со мной? Что ты молчишь? Какой тип ты бы выбрал? Но только честно…

– Если закрываю глаза – Эмму Бовари, – ответил он, морща лицо от ослепительного солнца. – А если смотреть на мир реальных вещей – тебя, Марта, кого же еще? Но если честно, то… боже мой, как все – нимфеток, наверное.

По лицу Марты прометнулась едва заметная тень.

– За откровенность – спасибо. Но ты прав. Я тоже предпочитаю нимфеток. Как и большинство женщин, кстати… – Ей явно хотелось чем-то удивить.

– Большинство женщин предпочитают нимфеток? Да неужто?

– А ты не знал?

Он тоже насадил на глаза черные очки и тоже стал всматриваться в пляжную суматоху, словно намереваясь что-то в последний раз сверить, прежде чем дать окончательный ответ.

Немного в стороне несколько немолодых уже подзагоревших мужчин с животами перебрасывалась детским мячом, и делали это настолько неуклюже, проваливаясь на рыхлом песке, что невольно приковывали к себе взгляды. Трое мальчиков, в чем мать родила, от загара матово-кремовые, на корточках сидели в пене прибоя и сооружали запруду. А за ними горстка разноликой детворы, мал мала меньше, обступив загорелого дочерна старика с корявыми, сухими ногами, наблюдала за тем, как он возводит из мокрого песка готический собор с подъемным мостом, арочными воротами и стрельчатыми окнами. Различить в конструкции удавалось даже лепнину на фасадах.

От скопления людских тел – бурых, коричневых, копчено-малиновых и просто белесых, цвета сметаны – пляж шевелился. И время от времени, когда в перспективе, над удаляющимися голыми телами не оказывалось стоящих во весь рост, казалось, что он кишит какими-то странными, непонятно зачем расплодившимися существами. Ни на песке, ни в воде, лениво вспенивавшейся у кромки берега и постепенно, по мере отдаления от берега, приобретавшей действительно лазурный цвет, было не протолкнуться.

– Тебе не кажется, что скопление голых тел… что в этом есть какая-то предначертанность, что-то обреченное? – выдал Петр. – Смотришь на людей – вроде бегают, резвятся. А если вдуматься, на сердце так и ёкает.

– У меня не ёкает… Ты неисправим, – упрекнула Марта. – Нужно уметь отключаться, не думать ни о чем. Уметь сливаться с водой, с песком, с толпой, радоваться простым вещам, тому, что есть… Ах, да ты никогда не поймешь.

– Я согласен. Но толпа иногда противопоказана.

– Кому?

– Когда я попадаю в нее, всё как-то теряет для меня смысл. Смысл дробится на такое множество подсмыслов, что… Ну вот рассыпь сахар на полу, получится как на этом пляже, – добавил он, улыбаясь.

– Сахар?

– Горсть песка, если хочешь.

– Не знаю, чего в тебе больше, славянского мазохизма или протестантских штучек твоего папы… – Марта перевела дух. – Когда я пытаюсь представить себя на твоем месте, когда пытаюсь вообразить, что всего этого нет… пляжа, моря, толпы, солнца… меня знобить начинает. Вот смотри, к тебе только что подкатил этот тип, с мороженым. А ты его отдинамил, как будто он тебя укусил. Он тебе ма-роженое предложил!

Марта имела в виду скуластого разносчика с бронзовыми бицепсами и в одних трусах, который обходил пляж с лотком на шее; по мере продвижения атлета вдоль прибоя женские лица незаметно, но в какой-то момент все до единого, оказывались обращенными в одну и ту же сторону.

– Это же болезнь! Какая-то детская фобия – испытывать страх перед ложкой варенья! – умоляюще добавила она. – Обрати внимание, как дети на варенье реагируют. Зажмуривают глаза и подставляют рот. Ты же сам любишь повторять, что мир принадлежит людям наивным, а не занудам всяким…

– Зря ты обижаешься. Я никогда не смогу этому научиться.

– Ты и не пробовал.

– Да сколько раз! – помолчав, ответил Петр. – Но я не в состоянии воспринимать толпу вот так, как ты говоришь… Что, если нам и вправду взять катер напрокат? Я знаю один островок неподалеку…