В 1947 году произошла печально знаменитая партия в Риге с Дешкиным-Мировичем. Почувствовав опасность ходов за восемнадцать вперед, Елинский неожиданно встал и сбросил фигуры с доски, заявив зрителям:

– Я не могу играть с шарлатанами!

Спустя всего несколько месяцев после этой скандальной вспышки он покинул родную Швейцарию и удалился от мира. Заточившись в своем глухом канадском поместье, он мог изливать презрение на всех, причастных к миру шахмат, кроме тех комментаторов, которые, не обращая внимания на его чудачества, продолжали восхищаться его достижениями.

Об этом человеке, который сидел сейчас пред ним, Айра Беннетт знал только то, что знали все поклонники шахмат: что Елинский был в свое время величайшим из мастеров, что он отошел от соревнований на вершине своих возможностей и что никакие рассказы о его неудержимой агрессивности не могут уменьшить блистательности его славы.

Айра наслаждался одной возможностью просто созерцать "погонщика короля". Минуть десять спустя на балкон вышли еще два пациента, и Елинский пошевелился. "Ну, сейчас я должен начать разговор, - подумал Айра, - а то он уйдет и, может, уже не вернется." Ему показалось, что тонкая лесть может быть неплохой тактикой.

Елинский зевнул и потянулся.

– Доктор, - сказал Айра, - я прошу извинения. Не помните ли вы партию Пилсбери против Ласкера в Санкт Петербурге, в 1896 году, отказанный ферзевый гамбит?

Он задал этот вопрос, зная, что Елинский в своих комментариях к этой партии обнаружил упущенный белыми любопытный вариант, который вел к эффектному мату.

Елинский слабо улыбнулся и сказал:

– Я написал исчерпывающий разбор партии, о которой вы говорите. Может быть, вам случалось его читать?

– А, теперь я вспоминаю, где я видел этот поразительнейший анализ. Айра стал развивать свой дерзкий дебют.
– Вариант, который вы описываете для белых, это чистая поэзия!

Впервые с того момента, как Айра представился Елинскому, в голосе последнего прозвучала действительная заинтересованность.

– Вы, похоже, много читали о шахматах. Да, Пилсбери должен был это заметить. То, что я предлагаю, было очевидно, как мне кажется.

– О, доктор Елинский, уверяю вас, это была поэма.

Елинский улыбнулся и кивнул. Беседа надежно завязалась.

Они проговорили более двух часов. Для Айры эта беседа была высшим удовольствием всей его жизни. Елинскому тоже было приятно говорить с удивительно подготовленным поклонником, не задававшим щекотливых вопросов о прошедших днях. Они обсудили новейшие теории дебютов; страстно и единодушно отметили сильные и слабые стороны матча Ботвинник-Таль; вспомнили старых мастеров. Наконец, Айра предложил расставить фигуры и разыграть по памяти некоторые из их любимых партий. Елинский согласился, и так они провели остаток утра. Оба получили большое удовольствие, прослеживая вместе волнующие сражения, которые они оба хорошо знали. Елинский даже стерпел поправку своего собеседника, когда неточно вспомнил последовательность ходов в партии Росс-Стил в Калькутте в 1893 году, а Айра делал вид, что не замечает, что "Тигр" всегда ухитряется быть на стороне тех фигур, которые в конечном счете выигрывают. Они вместе смеялись над слабыми и вместе восхищались выдающимися ходами.

Медсестра вышла на балкон напомнить всем гуляющим о ланче как раз, когда Айра предлагал разыграть королевский гамбит партии Матчего-Хампе (Вена, 1853).

– Что ж, мне было очень приятно, - сказал Елинский.
– Может быть, мы еще встретимся здесь, на балконе. Если нет, то спасибо за доставленное удовольствие.

Он поднялся, чтобы уйти, и протянул руку.

Айра обхватил ее обеими руками.

– О, пожалуйста, доктор Елинский! Придите после ланча и мы продолжим до вечера. Вы не можете себе представить, как много это для меня значит.

– Пожалуйста, если вы хотите. Как насчет часу дня?
– Елинский уже смотрел в глубь коридора.

– Да, чудесно, в час дня! Замечательно, доктор, благодарю вас!

Айра всплеснул руками в радостном предвкушении. Потом он убрал фигуры и весело покатил к своей палате. Только приближаясь к дверям номера 708, он вспомнил, что для него ланч означает две таблетки, подкожный укол и поднос с поджаренным кусочком хлеба, фруктовым салатом и стаканом молока, если только хоть что-нибудь из этого он сможет съесть.

Это случилось после второй таблетки и как раз перед уколом: ему пришла в голову ошеломительная идея. Потрясение от этой мысли было сильнее, чем то, что он почувствовал, когда впервые увидел Елинского. Это было, как если бы внезапно выяснилось, что один человек может выйти на состязание сразу за все золотые медали Олимпийских игр. Для него лично эта идея была и достаточно сенсационной и достаточно нелепой, но он был старый, умирающий человек и мог себе позволить попробовать что угодно, а терять ему было нечего, кроме, разве что, части отпущенного ему времени. Игла сестры, проколовшая кожу, поставила точку, укрепившую его решимость: он предложит Сергею Елинскому сыграть!