Шрифт:
Повернув голову вслед за дорогою, Хурдин вдруг увидел мальчика. Да, это был Сережа. Он уже забрался на гору, повернул велосипед и стоял.
Хурдин хотел подняться и позвать, но вдруг все понял и замер. Мальчик приехал сюда ранним утром один, потому что не хотел ничьих глаз. Даже Хурдина. Он хотел взлететь или упасть один. А уж потом…
Мальчик стоял минуту, другую, поправляя крепления крыльев, потом решительно повернул кепочку козырьком назад и, толкнувшись, помчался вниз. Он катил и катил, набирая скорость. Пригнувшись к рулю, он крутил и крутил педали, убыстряя бег. Он был смелым, этот мальчик.
Он мчался с горы, каждую пядь которой Хурдин знал на память. Вот осталось полсотни метров. Вот совсем рядом… Вот прыжок!
Два белых крыла, такие ясные на синем утреннем небесном полотне, вдруг раскрылись, словно вспыхнули, за спиной мальчика, и он взлетел. Хурдин зажмурился и почуял, как сердце его замерло в сладком обмороке, а сам он не сидел на твердой земле, а тоже летел над зеленым пшеничным полем, над Вихляевской горою, над Ильменем.
А земля медленно и косо разворачивалась под ним зеленым блюдцем и уплывала вниз.
Живая душа
Тебякины жили напротив бригадной конторы, через дорогу. Сама Наталья числилась при конторе в истопниках да уборщицах. Это было очень удобно: зарплата твердая и дом под рукой. Приезжий народ, когда в конторе оказывалось пусто, шел к Тебякиным и спрашивал, где искать управляющего, зоотехника или еще кого. Им говорили.
И в этот ясный январский день приезжий вошел к Тебякиным во двор, огляделся, опасаясь собаки, крикнул от ворот:
– Хозяева дома?!
Никто ему не ответил. Приезжий прошел по двору. Просторен был тебякинский двор: дом под жестью, рядом теплая кухня флигеля, сараи, катухи. На скотьем базу копошились люди. Приезжий подошел ближе: старик с мальчонкою убирали навоз, набрасывая его в деревянные санки с коробом. В опущенных треухах, телогрейках, валенках с калошами, они работали молча и гостя не видели.
– Здорово живете! – окликнул их приезжий человек.
Старик поднял голову.
– Хозяйка в домах, – сказал он и кончил разговор, возвращаясь к работе.
Мальчик и вовсе глаз не поднял, управляясь лопатой.
– От дяди Левона поклон вам привез, от бабы Лены, – сказал гость.
Старик распрямился, опершись на вилы, поглядел, словно вспомнил, ответил не торопясь:
– Спасибо. Значит, живые-здоровые… Слава богу.
В эту минуту хозяйка вышла на крыльцо, и старик окликнул ее:
– Наталья, встрень человека!
Мальчик, оставляя лопату, окинул взглядом нагруженные санки, сказал деду:
– Повезли.
По приезжему он лишь скользнул равнодушным взглядом, пристраиваясь к санной упряжке. Веревочная бечева, прилаженная к саням, была длинна, позволяя мальчику и старику удобно впрячься. Они взяли разом и потянули груженые санки по набитой снежной колее в низы, в огород. И согласен был ход старого и малого.
Хозяйка оказалась приветливой и говорливой. В доме, резонов не слушая, она поставила чай и закуску, живо расспрашивая о родне.
– Свекор-то не больно разговорчивый, – сказал гость.
– Старовер, – оправдалась хозяйка. – Кулугурами их раньше называли. Меня взяли, так я с непривычки… – посмеялась она, вспоминая, и, вздохнув, добавила задумчиво: – Баба Маня у нас померла. Дед скучает и Алешка.
Попили чайку, поговорили. Гость вспомнил о делах.
– Я приехал-то к вашему управу.
– Он на ферме. Алешка вас проводит. Только обедать – к нам. Василий придет. Он всегда дядю Левона поминает и братьев. Они же смолоду… – Хозяйка выбежала во двор, крикнула сына и вернулась. – Глядите, к управляющему не заходите обедать, к нам, к нам. А то Василий обидится.
Отворилась дверь, вошел сынишка хозяйки, спросил:
– Звала, мама?
– Проводишь дядю на ферму. Найдешь управа. Понял?
– Санки еще одни с дедой отвезем, – сказал мальчик.
– Ху-ух, делучий… А то без тебя… С дедой…
Сын, ничего не отвечая, повернулся и вышел. Мать покачала головой, сказала, извиняясь:
– Проводит, проводит. Не дитё, а порошина в глазу. Кулугуристый… Быча.
Последнему слову гость посмеялся, но, когда шли они с мальчиком, понял, что слово точное.
Мальчик не больно разговаривал: «да» и «нет». Пухлая розовая губенка выпячивалась вперед, голова была крупной, лобастой. И словно бычился он, глядел недоверчиво, исподлобья.
– В каком же ты классе?
– Во втором.