И тут мы поняли, что жизнь изменилась. Все будто сбросили какой-то груз, правда, посерьезнели еще больше. Мои родители вздыхали, глядя на висевший обрывок календаря за 1990 год и что-то приговаривали. Я не понимал – ведь шел 92-ой. Зачем сокрушаться о том, чего нет.

Шло время. Родители и бабушка с дедушкой бывало куда-то суетливо бегали и приносили целый ворох продуктов. Ходили слухи, что отменят деньги, сделают это резко и неожиданно. Старые деньги исчезли в одну ночь, а у нас в доме появились непонятные картинки с цифрами. Взрослые будто играли с ними – вырезали, считали, а, бывало, носили целыми пачками. Мне объяснили, что это называется «купоны», что сейчас купить ничего нельзя, потому как денег нет. Но если ты обменяешь эти бумажки с цифрами, то будет и хлеб, и молоко, и чай, и сахар. Из всего этого я стабильно ел только сахар, поэтому и не парился особо.

Однажды дедушка с гордостью раскрыл кошелек и показал мне какие-то мелкие бумажки с зайчиком, белочкой, рысями. Он сказал, что так теперь выглядят наши, белорусские деньги. А я смотрел и не понимал – что это за зоопарк и почему деньги такие маленькие и игрушечные. Какие-то ненастоящие и больше подходят для дворовых игр. Но оказалось, что за них покупают вполне реальные продукты и вещи. А купоны отдали мне – пусть малой поиграется. И я вырезал, складывал «купюры» и чувствовал себя богачом.

В какой-то день в комнате детского сада появились новый гимн и флаг. Бело-красно-белое полотно и гордый рыцарь на коне. Нам сказали, что это вот, мол, теперь наши новые символы. Рассказали и про повязку Витовта, и про него самого на коне.

Примерно в это время я узнал, что «Запорожец» – не самая лучшая машина в мире.

У некоторых родителей моих детсадовских друзей были машины. В основном они являлись порождениями советского автопрома и волжского автозавода в частности. У нас был двадцатилетний «ушастый» «Запорожец» – заднеприводный гигант далекого украинского города, легкий в управлении и починке автомобиль.

Однако вскорости на столичных улицах замелькали элегантные иномарки с непривычными для отечественного уха названиями. Мы благоговейно произносили «Мерседес», «Опель», «БМВ». В жвачках Turbo и Bombibom, которые мы иногда жевали, нам попадались Bugatti и Ferrari. Волшебный мир иномарок закружил нас в своем диком танце.

Мы все мечтали, что однажды будем управлять этими роскошными уличными лайнерами. «Забивали» машины для себя. Мы знакомились с техническими характеристиками и в первую очередь, разумеется, обращали внимание на максимальную скорость.

И вот, томным летним утром, нам напомнили, что скоро нам всем предстоит идти в школу.

Я до сих пор не знаю, правильно ли поступили родители, отдав меня в 16-ую, а не в 127-ую школу. Я оказался в чужом районе, который находился в целой остановке от дома, я разом потерял всех детсадовских друзей, я был потерян и разбит.

1-ое сентября 1993 года был невыносимо пасмурным и хмурым днем. В другом садике, куда нас всех загнали, ярко горели лампы, неверный свет рассеивался плафонами, создавая желтый полумрак. Меня посадили с мальчишкой, который плакал и махал маме ручкой. Мне хотелось сделать то же самое, но я был обескуражен большим количеством новых и незнакомых людей и нервно сглатывал слюну.

Говорили какие-то речи, кто-то приглушенно всхлипывал, и было непонятно, что это за место, чем оно грозит неокрепшей детской психике и способно ли повлиять на будущее. С тех самых пор я словно всю жизнь стою на вокзале, встречаю и провожаю, здороваюсь и прощаюсь, люди мелькают, как вагоны скоростных поездов. Я не успеваю запомнить их имен, а они забывают меня уже на третий день. Временами я пытаюсь побежать за поездом, но он уходит, безвозвратно и навсегда…

Потом началась рассадка. Девочка, с которой меня посадили, была строга, сидела ровно и всегда держала руки сложенными по школьным канонам. Я, разумеется, проникся к ней симпатией, ведь мы сидели бок о бок, и сколько нам так предстояло сидеть, было неведомо никому.

Потянулась длинная канитель уроков. К обеду мои мозги кипели от всех этих логических задач, руки тряслись от бесконечных каракуль в прописях, сердце стучало от непривычных уроков физкультуры.

Мы постепенно знакомились. Парни мерялись длиной пеналов и крутостью автомобилей-моделек. Девочки сбивались в стайки и шушукались. В школу я впервые пришел в костюмчике со смешным ранцем с бабочками. Он был вместителен и прочен, я его любил.

В тихий час мы первое время, конечно, спали, особенно ближе к зиме. Но к концу первого года учебы самым престижным у пацанов было примерно за полчаса до подъема полностью одеться и лежать под одеялом в «готовом к употреблению виде». Мы даже соревновались, кто сможет одеться во всю одежду, вплоть до штанов.

Воспитатель из продленки раскусила нас довольно быстро. Кто-то неосторожно высунул облаченную в одежду руку и привлек внимание. Нагоняй последовал суровый. Но мы были почти второклассниками и все равно периодически одевались не в срок.

Мы оставались почти примерными детьми, почти не знали матерных слов и совсем не дрались. Правда, я как-то ругнулся некрасиво, за что был сдан учительнице, в свою очередь я свалил вину на кого-то из родных, была серьезная беседа, но мы, кажется, стали материться чаще и чаще.