Вот скажите, что это? Пехотная лопатка? А как еще она называется в нашей военной классификации? Правильно – «шанцевый инструмент». А почему шанцевый? Да потому что название русской пехотной лопатки образовано от немецкого слова «Schanze», что означает «окоп, укрепление»! А все почему? Да потому, что еще со времен Петра Первого немцы в русской армии командирами и инструкторами служили! Причем, за редкими исключениями – ну, так сволочей в каждом народе хватает, – служили честно, отважно и добросовестно, за что и ценимы были.

А та фашистская сволочь, что сейчас рвется на нашу территорию и устраивает всяческие зверства, – так это не немцы, а фашисты, то есть не люди даже, а, можно сказать, экологический мусор, вонючие отходы и грязная пена немецкого народа. Еще раз повторюсь – это отходы и человеческий мусор не только немецкого народа, но и многих других, я сейчас даже перечислять не буду, хотя вон там, неподалеку, валяется, скулит и нецензурно ругается животное в человеческом облике, и он не немец, а вроде как поляк, но все равно фашистская сволочь.

И ведь, что самое страшное, вся эта фашистская свора тащит за собой огромное количество оболваненных пропагандой обычных людей разных национальностей, которые без этого спокойно жили бы и работали у себя на родине, им эта война тоже совершенно не нужна…

Так вот, товарищ бригадный комиссар, я твердо убежден, что второй нашей важнейшей задачей, после задачи уничтожения фашистских захватчиков всеми силами, всегда и везде, при любой возможности, как раз и является задача объяснить таким вот одурманенным и оболваненным простым людям всю глубину, всю пагубность их заблуждений. А еще пагубность и смертельную для них ошибку прихода с войной сюда, на нашу землю. Если нужно, то объяснять после крепкого пинка сапогом по мужскому достоинству и сильного удара прикладом в зубы – так оно этим заблудшим еще быстрее и понятнее доходить будет…

А вот за сведения большое спасибо, товарищ бригадный комиссар, – в свою очередь перевел на другую тему неудобный разговор Сергей. – Я прямо сейчас с ними поработаю, может быть, поблизости от поселка еще что-нибудь для нас нужное и полезное отыщем.

С этими словами Сергей оставил Трофимова проводить воспитательную работу с его помощниками, а сам с головой окунулся в бурную пучину хлопотливой организационной суеты, неизбежной в нынешних обстоятельствах…

– Р-р-раздолбаи… сукины дети!.. Балбесы… придурки шальные! – злобным полушепотом – все-таки казаки, своя, особая, можно сказать, станичная братчина, не след их перед разными остальными позорить, – тихо бушевал командир сводного кавалерийского взвода капитан Сотников в углу поселковой площади, подальше от лейтенанта Иванова. – Приказ вам какой по атаке даден был?! А ваши подчиненные – горе-кавалеристы, степных репьев им полные штаны, – что устроили?! Вместо четкого выполнения поставленной боевой задачи они джигитовку затеяли?! А вы сами, е… ханый бабай, чего тут устроили?! Вы не только это безобразие не прекратили, но и сами туда же полезли?! Вы вообще кто? Вы отделенные командиры боевого казачьего – растудыть вас через коромысло – кавалерийского эскадрона или собачата, щенки дурные, которым, все на свете позабыв, лишь бы побеситься да бестолковую возню устроить?!..

Сотников пребывал в расстроенных чувствах и скверном расположении духа. Конечно, не в таком скверном, как еще сегодня утром, когда его – сильно потрепанный и отяжелевший обозом, ранеными и приблудившимися по дороге разными потеряшками – эскадрон после бессонной ночи и тяжелого ночного марша по раскисшей от внезапного ночного ливня грунтовой дороге спрятался от немецкой авиации на дневку. И где потом их нашли бойцы этого… лейтенанта Иванова, что сидит сейчас на другом краю поселковой площади, прямо на земле, возле одного из только что захваченных немецких бронетранспортеров, с радостной полуулыбкой на своей чрезвычайно довольной морде лица и подставляет оную жаркому июньскому солнцу. Тогда были разочарование, чувство тоски и безысходности, усталость, а также гнетущее чувство невозможности облегчить тяготы раненых, обеспечить всем необходимым своих подчиненных. А еще – тяжелое чувство неизвестности от непонимания, куда отступают регулярные части, где они сейчас, когда эскадрон их догонит и доживут ли до этого момента раненые…

После встречи с отрядом лейтенанта Иванова все волшебным образом изменилось. Оказалось, что советские войска не так уж и бегут, или, по крайней мере, бегут не все, и в районе Белостока уже организовывается новый оборонительный укрепрайон, куда со всего Белостокского выступа стягиваются доступные силы для организации отпора врагу. И даже за линию фронта, в немецкий тыл, уже направляются такие вот, как у этого лейтенанта Иванова, мобильные отряды, для выполнения там различных боевых задач.

Весь обоз и все небоеспособные были отправлены в оказавшийся не очень и далеким тыл, где им гарантированно окажут помощь, а весь боевой состав, с комэском во главе, сначала накормленный и дооснащенный, а потом вздернутый в строй, как положено, и там вздрюченный цепкой и твердой рукой лейтенанта Иванова, воспрял духом и ринулся в немецкий тыл – воевать с фашистами. Как показала последующая практика, даже слишком сильно воспрял, ибо в первом же бою этот боевой состав своими самовольными выходками навоевал себе на ведерную клизму со скипидаром, а ему, капитану Сотникову, на испорченное настроение и грядущую выволочку от начальства – причем выволочку совершенно справедливую, заслуженную…